Сталин - Троцкий Лев Давидович. Страница 125

«Мы поддерживаем крестьянское движение, – писал Ленин в сентябре 1905 г., – поскольку оно является революционо-демократическим. Мы готовимся (сейчас же, немедленно готовимся) к борьбе с ним, поскольку оно выступит как реакционное, противопролетарское. Вся суть марксизма в этой двоякой задаче…» Ленин видел социалистического союзника в западном пролетариате, отчасти в полупролетарских элементах русской деревни, но никак не в крестьянстве как таковом. «Мы сначала поддерживаем до конца, всеми мерами, до конфискации, – повторял он со свойственной ему настойчивостью, – крестьянина вообще против помещика, а потом (и даже не потом, а в то же самое время) мы поддерживаем пролетариат против крестьянина вообще».

«Крестьянство победит в буржуазно-демократической революции, – пишет он в марте 1906 г., – и этим исчерпает свою революционность как крестьянство окончательно. Пролетариат победит в буржуазно-демократической революции и этим только и развернет настоящим образом свою истинную, социалистическую революционность». «Движение крестьянства, – повторяет он в мае того же года, – есть движение другого класса; это борьба не против основ капитализма, а за очищение их от всех остатков крепостничества». Этот взгляд можно проследить у Ленина из статьи в статью, из года в год, из тома в том. Варьируют выражения и примеры, неизменной остается основная мысль. Иначе и быть не могло. Если б Ленин видел в крестьянстве социалистического союзника, у него не было бы ни малейшего основания настаивать на буржуазном характере революции и ограничивать «диктатуру пролетариата и крестьянства» чисто демократическими задачами. В тех случаях, когда Ленин обвинял автора этой книги в «недооценке» крестьянства, он имел в виду отнюдь не мое непризнание социалистических тенденций крестьянства, а, наоборот, недостаточное, на взгляд Ленина, признание буржуазно-демократической самостоятельности крестьянства, его способности создать свою власть и воспрепятствовать этим установлению социалистической диктатуры пролетариата.

Переоценка ценностей в этом вопросе открылась только в годы термидорианской реакции, начало которой совпадало приблизительно с болезнью и смертью Ленина. Отныне союз русских рабочих и крестьян был объявлен сам по себе достаточной гарантией против опасностей реставрации и незыблемым залогом осуществления социализма в границах Советского Союза. Заменив теорию международной революции теорией социализма в отдельной стране, Сталин начал именовать марксистскую оценку крестьянства не иначе, как «троцкизмом», притом не только по отношению к настоящему, но и ко всему прошлому.

Можно, разумеется, поставить вопрос, не оказался ли классический марксистский взгляд на крестьянство ошибочным. Эта тема далеко вывела бы нас за пределы настоящей справки. Здесь достаточно будет сказать, что марксизм никогда не придавал оценке крестьянства как несоциалистического класса абсолютного и неподвижного характера. Еще Маркс говорил, что у крестьянина есть не только предрассудок, но и рассудок. В изменившихся условиях меняется природа самого крестьянства. Режим диктатуры пролетариата открыл очень широкие возможности воздействия на крестьянство и перевоспитания крестьянства. Предела этих возможностей история еще не измерила до конца. Тем не менее, ясно уже и теперь, что возрастающая роль государственного принуждения в СССР не опровергла, а подтвердила в основном тот взгляд на крестьянство, который отличал русских марксистов от народников. Как бы, однако, ни обстояло дело в этом отношении теперь, после двадцати лет нового режима, остается несомненным, что до Октябрьской революции, вернее до 1924 года, никто в марксистском лагере, и меньше всего Ленин, не видел в крестьянстве социалистический фактор развития. Без помощи пролетарской революции на Западе, повторял он, реставрация в России неизбежна. Он не ошибся: сталинская бюрократия и есть не что иное, как первый этап буржуазной реставрации.

Выше изложены исходные позиции двух основных фракций русской социал-демократии. Но рядом с ними уже на заре первой революции была формулирована третья позиция, которая почти не встретила признания в те годы, но которую мы обязаны изложить здесь с необходимой полнотой – не только потому, что она нашла свое подтверждение в событиях 1917 г., но особенно потому, что через семь лет после переворота она, будучи опрокинута на голову, начала играть совершенно непредвиденную роль в политической эволюции Сталина и всей советской бюрократии.

В начале 1905 г. вышла в Женеве брошюра Троцкого, анализировавшая политическую обстановку, как она сложилась к зиме 1904 г. Автор приходил к выводу, что самостоятельная кампания либеральных петиций и банкетов исчерпала свои возможности; что радикальная интеллигенция, перенесшая свои надежды на либералов, попала в тупик вместе с ними; что крестьянское движение создает благоприятные условия для победы, но не способно обеспечить ее; что решение может принести только вооруженное восстание пролетариата; что ближайшим этапом на этом пути должна явиться всеобщая стачка. Брошюра называлась «До 9-го января», так как была написана до Кровавого воскресенья в Петербурге. Открывшаяся с этого дня могущественная стачечная волна с дополнявшими ее первыми вооруженными столкновениями дала недвусмысленное подтверждение стратегическому прогнозу брошюры.

Предисловие к моей работе было написано Парвусом, русским эмигрантом, успевшим уже стать к тому времени видным немецким писателем. Парвус был незаурядной творческой личностью, способной заражаться идеями других, как и обогащать других своими идеями. Ему не хватало внутреннего равновесия и трудолюбия, чтоб внести в рабочее движение вклад, достойный его талантов как мыслителя и писателя. На мое личное развитие он оказал несомненное влияние, особенно в отношении социаль-но-революционного понимания нашей эпохи. За несколько лет до нашей первой встречи Парвус страстно отстаивал идею всеобщей стачки в Германии; но страна проходила через длительный промышленный расцвет, социал-демократия приспособлялась к режиму Гогенцоллерна, революционная пропаганда иностранца не встречала ничего, кроме иронического равнодушия. Ознакомившись на второй день после кровавых событий в Петербурге с моей брошюрой в рукописи, Парвус был захвачен мыслью о той исключительной роли, какую призван сыграть пролетариат, отсталой России. Несколько дней, проведенных совместно в Мюнхене, были заполнены беседами, которые нам обоим уяснили многое и лично сблизили нас. Предисловие, которое Парвус тогда же написал к брошюре, прочно вошло в историю русской революции. На нескольких страницах он осветил те социальные особенности запоздалой России, которые были, правда, известны и раньше, но из которых никто до него не сделал всех необходимых выводов.