Люблю, убью, умру... - Тронина Татьяна Михайловна. Страница 30
— Но это…
— Не перебивай меня, Лиза… Она наказала меня. Вот в чем дело! И мое бесплодие, и моя никчемность — все из-за нее, будь она проклята… Люблю и ненавижу ее! Она ведьма! Вся моя жизнь после нашего разговора развалилась. И семьи у меня не получилось: сначала одна жена ушла, потом другая… Потом я узнал о своем диагнозе.
Я хотела обидеться на Брусникина — за маму, за то, что он так жестоко о ней говорил, но не смогла. Наверное, потому, что мне было очень его жаль.
— Вы совсем не никчемный — у вас замечательная работа, Геннадий, вы художник…
— Рисовать портреты всяких надутых идиотов на заказ, не замечать у старух морщин, а мужчинам выписывать чрезмерно развитые челюсти… Ты знаешь, некоторые так и просят — сделайте мне челюсть, чтобы как у Шварценеггера. Посмотри на эти портреты — мужественность, которой никогда не было, женственность, которая давно исчезла…
Мама тут ни при чем, — сурово произнесла я. — Сходите к психоаналитику. Рисуйте для души, а не на заказ.
Он посмотрел на меня с удивлением, словно в первый раз увидел, и неожиданно рассмеялся:
— О-о, а барышня-то у нас суровая… Неужели в маменьку?
— Нет, — буркнула я.
— Лиза, Лиза… Не сглазь остаток моей жалкой жизни, не такой уж я и негодяй…
— Лучше скажите, что за друг? — перебила его я.
— Какой друг?
— Вы сказали, что у вас был друг, к которому вы ревновали мою маму. Не исключено, что именно он и есть мой отец.
— А, Жора… Его звали Жорой. Георгием. Говорю в прошедшем времени, потому как не знаю, где он сейчас и что с ним. Сто лет не виделись. Но был он тот еще Казанова… Дочка у него росла от первого брака, и с подругой твоей матери он шуры-муры крутил…
— С Алисой?
— Да, кажется, именно так звали ту особу. Не понимаю, что Жорка в ней нашел?
— Что вы такое говорите! — возмутилась я. — Я с Алисой недавно встречалась — очень милая женщина, стильная, ни о ком плохо не говорит…
— Она не женщина, она картина. Сама себя нарисовала. Портрет, а не живой человек. Наверное, до сих пор такой и осталась…
— А вы уверены, что между мамой и этим вашим другом… Георгием… действительно что-то было? Алиса ничего такого мне не говорила.
— Да было, было!.. Я же видел, как он на нее смотрел, на маму твою то есть! Хотя… да нет, я уверен!
Я была в полной растерянности. С Брусникиным все ясно: он не мой отец. А теперь вот еще какой-то Георгий появился…
— Дайте мне его координаты, — сухо попросила я.
— Что, и его на вшивость проверить хочешь? Ладно, дам тебе один старый адресок. Правда, не знаю, там ли он до сих пор обретается…
Я собралась уходить, и Брусникин пошел меня провожать. Он мне по-человечески понравился, и, честно говоря, я бы обрадовалась, если бы он оказался моим отцом.
— Знаешь что, Лиза… — сказал он мне на прощание, когда мы стояли у метро. Дождь уже кончился, и черный мокрый асфальт отражал свет от машин и рекламных огней, отчего казался разрисованным яркими пятнами, — ты заходи ко мне. Нет, правда — я портрет твой нарисую. Бесплатно!
— Мерси.
— Да что «мерси» — ты на самом деле заходи! Я ведь совсем один, а ты… ты мне вроде как дочка!
— Сумасшедшая… — вздохнула Аглая, выслушав мой рассказ о второй попытке разыскать отца, и поправила на носу очки. — Я тебе говорила — никакого толку от твоей ностальгии не будет. И тот не отец, и другой… Очнись, Лизавета! Да нужен ли он тебе, этот отец, — у тебя скоро свои дети будут!
— Наверное, ты права, — вздохнула я. — Я брошу поиски. А то чем дальше, тем хуже — все почем зря ругают мою бедную покойную мамочку. Ты не представляешь, я такого про нее наслушалась…
— Вот-вот! Меньше знаешь, лучше спишь!
Мы стояли у окна в дальнем конце институтского коридора.
Мимо энергичной пружинящей походкой проходил Викентий.
Заметив нас, он подошел, положил руки нам на плечи.
— Ну, что делаем, девушки? Бездельничаем?
— Природой любуемся, Викентий Петрович, — примерным голосом произнесла Аглая. — Почти зима… У нас «окно» сейчас.
— У них «окно», и они смотрят в окно… — промурлыкал Викентий.
Аглая деликатно прыснула.
— Да, вот что я хотел спросить… — встрепенулся Викентий. — А будет ли на вас, моя дорогая, настоящий свадебный наряд? А то нынче, я слышал, такие вещи не в моде…
— Почему же, Викентий Петрович! — возразила я. — Обязательно будет! Как же без него…
— И когда же сие торжественное мероприятие — позвольте уточнить?
— В конце января.
— Ну да, в конце января… Что ж, это замечательно. Но про работу забывать тоже не стоит, — продолжил Викентий. — Как, Елизавета Аркадьевна, ваш научный труд поживает? Двигается дело?
— Еще как двигается! — ответила я.
— Нет-нет, что ты… Это теперь будет наша тайна! — с энтузиазмом воскликнула Дуся.
«Какое же она все-таки еще дитя… — с умилением подумал он. — Она играет в любовь, точно в игру, и тайна приводит ее в восторг!»
К вечеру неожиданно приехал Кирилл Романович. Дуся висела на нем, будто обезьянка, и решительно не желала отходить от отца. Она болтала с ним, смеялась и шептала что-то на ухо… Несколько раз Андрей обмирал от ужаса: ему казалось, она готова открыть их тайну.
На ужин, как всегда, собралось очень много народу — соседи и вся родня, старенький Антон Антонович, Карасев, который картинно курил гаванскую сигару, своим видом напоминавшую дирижабль… Мария Ивановна выглядела очень оживленной, она тоже обрадовалась приезду мужа.
— Все-таки в провинции публика лучше, — сказал Кирилл Романович, приступая к ужину. — Как нас две недели назад принимали в Нижнем!
— Чему ты удивляешься, Кир? — мягко улыбнулась ему Мария Ивановна. — Для них столичные гости что-то вроде небожителей…
— Театр скоро умрет, — важно заметил Карасев, который стоял на ступенях веранды, не желая мешать своим дымом присутствующим. — Ты, Кирилл, занимаешься абсолютно неблагодарным делом…
— Здрасте! — удивился глава семейства. — Отчего такой пессимизм? Театр никогда не умрет… Эх, да что говорить, был бы ты с нами на гастролях!