Миллион открытых дверей - Барнс Джон Аллен. Страница 31

Говорил он в точности так, как те qestora, которые когда-то поймали моего отца на неуплате налогов. Именно этого я и боялся. Каким-то образом я ухитрился попасть в сферу внимания местной тайной полиции и пока не мог сообразить, какой дать ответ, чтобы отвязаться от этого шпика. Не понимал я даже того, какие, собственно, ко мне претензии и что он мог со мной сделать. Куда ни ступи, такой «дружеский» неформальный допрос — это именно такая процедура, при осуществлении которой у тебя нет ровным счетом никаких официальных прав и никакого понятия о том, в чем тебя обвиняют и какие против тебя есть улики. Вот почему любой коп на планетах Тысячи Цивилизаций всегда предпочтет поболтать с тобой, чем арестовать тебя.

Я ждал, нервничая все сильнее и понимая, что неприятности у меня похуже, чем мне показалось поначалу, а преподобный Сальтини молчал и пялился на меня с экрана. В конце концов он решил, что, пожалуй, пора продолжить разговор, чтобы что-то выяснить.

— Что ж, — сказал он сдержанно, — вы, конечно, помните, что одной из задач, ради которых вы организовали свой Центр, было облегчение общения и налаживание взаимопонимания между Каледонией и Новой Аквитанией. Теперь же возникает такое впечатление, что программа курсов в том виде, в каком вы ее изложили, вовсе не привлекает тех, кто годится для осуществления подобных задач. Совершенно ясно, что те люди, которые стоят в стороне от основной карьерной дороги, как бы ни стали они подкованы в тонкостях аквитанской культуры, на смогут занять таких постов, где бы они могли воспользоваться приобретенными познаниями. Конечно, они смогли бы работать переводчиками или личными помощниками высокопоставленных работников, может быть — бизнес-агентами, поскольку ни один из перечисленных мною постов не требует ни особого лицензирования, ни научной степени. Но с другой стороны, будучи людьми, считающими, что они знают, что делают, они, весьма вероятно, будут вступать в конфликты со своими более квалифицированными начальниками. Из-за этого вряд ли кто-то будет счастлив, разве вы этого не понимаете?

— Ответ отрицательный, — сказал я. Во-первых, я действительно перестал понимать преподобного Сальтини, а во-вторых, упрямство — не самая плохая стратегия. — А если торговля начнет расширяться до того, как мои будущие учащиеся начнут трудовую деятельность на ниве коммерции с Новой Аквитанией, полагаю, еще больше народу хлынет на курсы.

— Но не раньше, чем те люди, которые не владеют этическими понятиями о месте человека во вселенной, уже преуспеют в этой сфере. Вы должны осознать, как это будет выглядеть: рынок начнет вознаграждать порок и, соответственно, наказывать добродетель. Мы не можем позволить, чтобы воля рынка, которая для нас равноценна Воле Божьей, проявлялась подобным образом.

Говоря более конкретно, хотелось бы подчеркнуть, что, увеличив дотацию на создание вашего Центра, Совет Рационализаторов и Пасторат Социальных Проектов пришли к обоюдному согласию в вопросе о том, что ваш Центр — учреждение полезное для. Каледонии и всех ее жителей. Вы лично немало потрудились для того, чтобы нас в этом убедить. А теперь мы видим, что самые неблагонадежные — я употребляю это слово, хотя многие назвали бы этих людей «никчемными» — члены нашего общества столь многочисленно представлены среди записавшихся на ваши курсы. Вы ведь не думаете, что мы должны сидеть сложа руки, в то время как в важнейшем проекте, в который вложено столько средств и престижа, намеревается участвовать группа людей, которую как минимум можно охарактеризовать как прослойку неудачников и недоучек, которых многие попросту презирают? Вы должны понять нашу точку зрения в этом вопросе.

Деваться было некуда.

— Чего вы от меня хотите?

Все это время преподобный Сальтини продолжал хитровато улыбаться. Улыбочка его не стала шире или натужнее — она просто никуда не девалась, и все.

— Мы полагаем, что некоторая отсрочка начала занятий и консультации со стороны двоих квалифицированных специалистов — к примеру, скажем, богослова и специалиста по исследованию рынка — помогли бы вам перефразировать вашу программу так, чтобы в Центр потянулись достойные учащиеся. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Я склонен считать, — проговорил я, довольно отчетливо представляя, что следующие полтора года мне светит заполнение бесчисленных бумажек и выгребание дерьма, что, в общем-то, почти одно и то же, — что, если я изменю формулировку программы, мне придется и обучать людей не тому, чему я планировал их обучать. А мне бы этого не хотелось.

Запланированные мной курсы основаны на системе погружения. Если кого-то из учащихся оскорбит аквитанская культура или оттолкнет или если они не смогут лично с ней примириться, то чем скорее это проявится, тем лучше. И потому, — тут меня озарило, — может быть, как раз и лучше отвратить от аквитанской культуры тех людей, которые не вписываются в ваше общество. Во-первых, если у них учеба не заладится, для вас в этом большой потери не будет, но поскольку они все-таки являются представителями каледонской цивилизации, они могут стать хорошей экспериментальной группой. На самом деле — исключительно хорошей экспериментальной группой.

Я уверен: они непременно будут давать те или иные реакции на преподаваемый им материал, но совсем не обязательно будут проявлять такое же возмущение, как ваши более благонадежные сограждане. И даже если их реакция будет выражаться в грубом осуждении программы Центра, все равно никто им не поверит, потому что всем известно, что они собой представляют. Ну а уж если их способности все же на что-то пригодятся, вы сможете рассмотреть таковые результаты как полезные для своей практики профессиональной ориентации.

Я сам не верил, что я умею так разговаривать. Может быть, это Сальтини меня заразил?

Он ничего не говорил, но пальцы его порхали над клавиатурой. Уж не знаю, что было перед ним на экране компьютера ряды цифр или досье моих будущих учащихся, но он продолжал хитровато улыбаться.

Почему же я вдруг заговорил совсем как он? Понятно… я просто отчаянно пытался разговаривать с ним на его языке.

Вроде бы язык был обычным, терстадским, но стоило мне начать слушать тех, кто так разговаривал, как я чем дальше, тем меньше понимал. Быть может, Сальтини, как и отец Аймерика, вырос, разговаривая только на местном, «рациональном» языке? Но при этом Каррузерс-старший отличался откровенностью, граничащей с грубостью, и, следовательно, манера Сальтини ходить вокруг да около тоже не противоречила рациональности.

Наконец он устремил взгляд на меня, и улыбка его стала шире. Я занервничал, не догадываясь, к чему бы это.

— Ну вот теперь, когда вы все изложили в таком свете, — заворковал Сальтини, — все выглядит просто замечательно.

Полагаю, в таком ключе вам и надо работать. Думаю, вас очень порадует тот факт, что все те семьсот компьютеров, которые проверили вашу точку зрения на богословскую верность, согласны со мной. Я бы сказал, что с рациональностью у вас все в порядке. Мыслите вы взвешенно и очень прагматично.

— Я в самом скором времени намерен приступить к изучению рационального языка, — сообщил я. Это было чистой правдой. Мне действительно было любопытно, а Аймерик сказал мне, что ничего особенно сложного в изучении этого языка не было. И я решил, что от меня не убудет, если я скажу об этом Сальтини.

— Вы меня совсем не удивили. А теперь я должен попрощаться с вами. У меня очень много дел. А вы, когда просмотрите свои файлы, убедитесь в том, что у вас могут возникнуть проблемы с тем дополнительным числом учащихся, которым теперь позволено посещать ваши курсы.

А я, надо признаться, пока не удосужился интересоваться тем, сколько народа записалось в Центр. Думал, будут подтягиваться постепенно, а сначала будет не больше десяти на каждом курсе.

Когда же я открыл файл, то убедился, что еще минуту назад, до того как Сальтини милостиво допустил к занятиям остальных желающих, все так и было, как я предполагал: на каждом курсе — учащихся по пять, не более, а всего, на весь Центр, — двадцать один человек.