Миллион открытых дверей - Барнс Джон Аллен. Страница 39

— С нетерпением буду ждать твоего выступления. Будешь играть?

— Играть и петь, — ответила Валери, не поднимая глаз. Я заметил, что она очаровательно покраснела.

— Не сомневаюсь, это будет лучшим номером программы, — сказал я, взял у Маргарет бокалы с вином, положил деньги в вазу и снова улыбнулся Валери.

Она, покраснев еще сильнее, так и не посмотрела на меня.

Маргарет, похоже, смутилась.

Когда я вернулся к Аймерику, Торвальд объяснял публике, что второй отсутствующий исполнитель не сумел добраться до Утилитопии из Вавилонской котловины. Она располагалась еще выше Содомской, и там было еще холоднее. Три дня из десяти проезжать по тамошнему перевалу было опасно даже на вездеходе.

— Тем больше причин будет радоваться установке спрингеров, — шепнул я Аймерику.

Аймерик покачал головой.

— Если бы здесь ценили легкость передвижения, то давно бы уже пробили в горах туннели и проложили по ним автоматизированные дороги. Когда-то этот проект разрабатывал мой отец.

Торвальд заговорил более взволнованно:

— Ну, вот и все, что я хотел рассказать вам о том, чего вы сегодня не увидите. Свет, пожалуйста! — Верхний свет погас. Зрители, похоже, затаили дыхание. — А теперь впервые на сцене — и, надеюсь, не в последний раз… позвольте с гордостью представить вам Анну К. Тервиллигер. Она прочтет стихи собственного сочинения.

Торвальд развернулся и немного неуклюже покинул сцену. Он явно впервые играл роль конферансье и пока ее плоховато освоил.

На сцену поднялась полноватая женщина лет двадцати пяти — бледная, с маленьким подбородком. Лицо ее было испещрено рытвинками — следами угрей, но при этом у нее были довольно красивые, густые и курчавые рыжие волосы и большие голубые глаза. В руках она держала толстую старинную книгу с бумажными страницами, которые нужно было листать вручную. Книгу она открыла торжественно — так открыл бы Святое Писание священник.

— Первое стихотворение я сочинила, когда ехала в вездеходе. Но оно не имеет никакого отношения к вездеходам. Просто я сочинила его в вездеходе. — Зрители сочувственно зашептались. — Наверное, тогда я размышляла о том, что все мы стареем и в конце концов становимся… такими старыми, что уже и не знаем, что же нам делать. Стихотворение называется «Старение. Размышления во время езды в вездеходе».

Она поднесла книгу поближе к глазам и начала читать:

До конца далеко, но начало уже миновало.

Никому не дано ощутить это время, пока оно не наступит.

Слишком поздно. Уже миновала пора ожиданий

И мечтать о другом бесполезно, напрасно.

Остается стареть, умирать, разлагаться.

Все на свете так зыбко и бренно, и тленно.

И находим мы чаще всего то, чего не искали.

Но абстрактная мысль, от души отделившись.

Не способна сорвать пелену с тайны смерти

И позволить вдохнуть запах тлена и праха.

Суждено нам вовеки глядеть в пустоту мирозданья.

Лучше было бы вовсе на свет не родиться.

Она читала торжественно, в конце каждой строки подвывая и делая ударение на каждом слоге. Как правило, слушая такую манеру чтения, слушатели думают: «Господи, это и есть поэзия?!» Зрители сидели присмирев, а я прикусил язык, чтобы не захихикать. Аймерик, сидевший рядом со мной, беззвучно трясся. Анне К. Тервиллигер явно была суждена слава первого поэта Каледонии, но, увы, — не лучшего… если только она была не единственной здешней поэтессой.

Дочитав стихотворение до конца, Анна оторвала взгляд от книги и заморгала со смущением человека, впервые прочитавшего свои стихи со сцены. Это мне понравилось, и я понадеялся, что публика не будет к ней слишком жестока.

Сначала захлопали двое или трое, потом — десятеро, а потом все шестьдесят зрителей вскочили с кресел и устроили поэтессе настоящую овацию.

Анна К. Тервиллигер радостно улыбалась. Глаза ее были мокры от слез.

Я взглянул на Аймерика.

— Давненько я тут не был, — прошептал он мне на ухо. — Вот уж не знаю, какое бы эти вирши на меня произвели впечатление, когда я был ребенком. По технике это, конечно, чудовищно. Но эти люди не знают, что такое техника стихосложения. Сначала опыт — вкус потом. Жиро.

Я вздохнул.

— Наверное. Быть может, я просто завидую их энтузиазму.

Зал снова притих. Анна К. Тервиллигер отбросила за спину пряди пушистых волос и прочитала еще одно стихотворение, основная мысль которого заключалась в том, что после смерти составные компоненты всего на свете подвергаются переработке. В прозаическом переложении из этого произведения могло бы получиться вполне пристойное введение в школьный учебник по экологии. Этому стихотворению аплодировали еще более бурно, чем предыдущему.

Затем последовало творение, в котором что-то говорилось насчет Бога, разума и чисел. Я ничегошеньки не понял, но публика была в полном восторге. После этого стихотворения Анна прочитала еще несколько простеньких, чисто описательных стишков о своей семье, о месте, где она жила. В общем, ничего плохого, но и ничего особенного. За такие стихи в Нупето школьнику не поставили бы удовлетворительной отметки. А возьмись она читать свои произведения в каком-нибудь поэтическом клубе, ее после первых же трех строчек закидали бы орешками и щедро полили бы пивом. Оставалось надеяться на то, что мы свою культуру будем экспортировать сюда более успешно, чем они свою — к нам.

Наконец Анна К. Тервиллигер покинула сцену под громовые овации, и снова появился Торвальд.

— Впервые на сцене… да, надо будет придумать что-то новенькое, если мы устроим такое представление вновь, — Тэни Питерборо.

Торвальд вернулся на свое место. Приветственные аплодисменты не прозвучали. Только я собрался спросить у Аймерика, не родственник ли это, случаем, Кларити, как Тэни вышел на сцену, и я понял, что спрашивать не стоило: то явно был ее родной или двоюродный брат.

По костюму и выражению лица я сразу догадался, что Тэни собирается развлечь публику древним искусством statz-sursum.

Сердце у меня екнуло. Для того чтобы освоить его в совершенстве, нужны многие годы учебы, а для халтуры достаточно мгновенного решения. Может быть, мне стоило бы организовать соответствующий курс при Центре? Да нет, вряд ли бы нашлись желающие. Я точно знал, что сейчас увижу и услышу.

Тэни Питерборо обладал вполне подходящей сценической внешностью, поэтому публика сразу восприняла его довольно тепло. Это было не очень хорошо, потому что теплый прием его вдохновил. Шутки он выдавал, между собой едва связанные, разве что тематикой, да и те были «с бородой», тысячелетней давности — особенно политические.

Такие шутки в ходу при любом авторитарном режиме, в особенности — с налетом пуританизма. В здешних шуточках непременными фигурами являлись отец Аймерика и преподобный Сальтини, ну и конечно, они касались политической системы вообще.

— Похоже, тут все же больше свобод, чем я думал, — сказал я Аймерику.

— Ему нечего бояться, — шепнул мне Аймерик. — Для него весьма рационально желать политических успехов сестре, поэтому он может доказать, что рационально и поддерживать оппозицию. Поэтому его не могут обвинить в иррациональности или подвергнуть психотерапии. Именно таково наказание за политические преступления.

— А как насчет публики? С их-то стороны рационально все это слушать, смеяться и аплодировать?

— Вопрос хороший. Не сомневаюсь, Сальтини в данный момент его старательно обдумывает.

Сказать больше было нечего, поэтому я сидел и слушал туповатые шутки и удивлялся тому, что зрители весело хохочут, не особо задумываясь о последствиях.

Наконец Тэни Питерборо завершил свое выступление. Его проводили пусть и не такой громоподобной овацией, как Анну К. Тервиллигер, но вполне уважительными аплодисментами.

На сцене снова появился Торвальд. Выглядел он, само собой, несколько нервно и сказал только:

— Сейчас мы сделаем антракт на пятнадцать минут, а затем предложим вашему вниманию еще два выступления.