Love etc - Барнс Джулиан Патрик. Страница 16

А Стюарт кажется даже не слышит, когда я ему это говорю. Вместо этого он спрашивает: «Вы знаете выражение – кровь под мостом?»

С каких это пор я вдруг стала знатоком английского языка? Я говорю, что это звучит так, будто кому-то расквасили нос.

«Как всегда – не в бровь, а в глаз, мадам Уатт», – отвечает он.

Элли: Люди, которых встречаешь по работе, – их никогда не встретишь в обычной жизни. Ну например, мне 23, я реставрирую картины, того, что я зарабатываю, хватает лишь на то, чтобы купить еду и заплатить за квартиру, а они достаточно богаты для того, чтобы позволить себе покупать картины, которые нуждаются в реставрации. Они ведут себя вполне вежливо, но у них нет никакого вкуса, у большинства из них. Я знаю намного больше о картинах, чем знают они, я лучше понимаю в картинах, но они могут позволить себе их покупать, а я нет.

Взять того человека, которому принадлежит эта картина. Вот что, я немного поясню в чем дело. Да, совершенно верно. Мазня середины девятнадцатого века. Он вроде признал, что это барахло, признал сразу. Если бы это была Джиллиан, она бы сказала, что это не просто барахло, но полное барахло, но так как я не Джиллиан, то я просто сказала, что клиент всегда прав и он рассмеялся, но объяснять ничего не стал. Я думаю, что картина могла достаться ему по наследству. От слепой тетушки.

Тоже самое с тем, как он разыскал меня – на самом деле он ничего не объяснил. Сказал, что нашел телефон в справочнике. Я заметила, что меня нет в справочнике, тогда он сказал, что меня ему кто-то порекомендовал, – кто? – он не мог вспомнить, – они не знали точного номера и так далее. То он вел себя как Мистер Таинственность, то казалось проявлял настоящий интерес.

У него совершенно пустая квартира в Джонс Вуд. Невозможно сказать, то ли он только что переехал, то ли вот-вот собирается переехать. Освещение ужасное, на окнах кошмарная тюль, на стенах ничего, то есть совсем ничего. Может он вдруг заметил до чего у него пусто, вышел и купил эту картину.

С другой стороны он очень интересовался всем, что касается деловых вещей. Задал мне кучу вопросов о ценах, арендной плате, материалах, технике. Каким-то образом он все время задавал хороший вопрос. Где мы находим заказчиков, что нужно в студии. Сказал, что тот, кто якобы отрекомендовал меня, очень хорошо отзывался о моем «партнере». Джиллиан. Так что я немного рассказала о ней.

«То есть она возможно сказала бы, что эта картина не стоит полотна, на котором написана», – в какой-то момент сказала я.

«Ну тогда мне все равно к кому обратиться – к вам, или к ней, верно?»

Он похож на американца, только без акцента.

Оливер: Закон случайности. Знаете, когда я полюбил Джиллиан, я мало задумывался над тем, что в результате нашей coup de foudre [55] Стюарт окажется в Новообретенной Земле Процветания и переведется в зеленщика. Как мало я знал – я даже не подозревал, что существует закон, описывающий подобные последствия. И вот – перемотаем десять лет – пуссеновская тема – Возвращение из Изгнания. Дружба восстановлена. Счастливое трио вновь счастливо вместе. Утерянный кусочек головоломки найден. Я мог бы даже сравнить возвращение Стюарта с возвращением блудного сына, но какого черта – каждый день года мы празднуем очередного святого, так что сегодня день святого Стюарта, поднимем кубки и выпьем за здоровье нашего блудного сына.

Святой Стюарт. Извините, хихикнул. Скорбящая Мать Dolorosa, а в нижнем приделе толкутся святой Брайн, святой Уэнди и святой Стюарт.

Джиллиан: Вам нравится мама, не так ли? Возможно вы считаете – что? – что она мудрая пташка, у нее сильный характер. Возможно вы немного с ней заигрываете. Я бы не удивилась. И Оливер, и Стюарт с ней заигрывают, каждый по-своему. И готова поспорить мама заигрывает с вами, независимо от вашего возраста и пола. Это у нее в крови. Возможно она уже обвела вас вокруг своего пальчика.

Все в порядке. Я не ревнива. Хотя когда-то была. Мать и дочь – знаете как это бывает. А потом – мать и дочь без отца – это вам тоже знакомо? Что думает дочь о … ну скажем так – кавалерах своей матери, и что мать думает о приятелях своей дочери. Это было время, о котором нам обеим не хочется вспоминать. Она считала, что я слишком молода для секса, я считала, что она для него слишком стара. Я встречалась и правда с отвратительно грязными типами, она встречалась с истуканами из гольф-клуба, которых интересовало лишь то, где она могла припрятать пару миллионов франков. Она не хотела чтобы я залетела, я не хотела чтобы ей было больно. По крайней мере, так мы говорили. То, что мы думали на самом деле, было немного другим, не столь милым.

Но теперь все это в прошлом. Мы никогда не будем похожи на этих тошнотворных мамочек и дочек со страниц журналов, которые только и делают, что распинаются о том, как они друг без друга жить не могут. Но вот что меня восхищает в маме: она никогда не жалела себя, а если и жалела, то она в этом не признается. У нее есть гордость. Ее жизнь сложилась не совсем так, как ей хотелось, но она просто продолжает жить дальше. Вряд ли это можно назвать уроком. Однако, это именно то, чему она меня научила. Когда я была младше, она все время давала мне советы, а я никогда им не следовала, так что единственный урок, который я и правда усвоила, был тот, которому она не пыталась меня научить.

Так что я тоже продолжаю жить дальше. Как тогда … вот что, может мне не следует вам об этом рассказывать – Оливеру бы не понравилось – он бы счел это предательством – но год или два назад у Оливера было – как бы это назвать? – приступ? болезнь? депрессия? Тогда у меня не было для этого подходящего слова и сейчас тоже нет. Он вам об этом ничего не рассказывал? Нет, я так и думала. У Оливера тоже есть гордость. Но я прекрасно помню, как однажды вернулась домой рано и обнаружила, что он лежит все в той же позе, как и тогда, когда я уходила, повернувшись на бок и закрыв лицо подушкой, так что выступает только нос и подбородок. Он почувствовал, что я села на кровать, но даже не пошевелился. Тогда я спросила – и мои слова показались мне беспомощными – Что случилось, Оливер?

И он ответил, но не дурашливо, а очень серьезно, словно хотел точно ответить на мой вопрос: «Невыразимая горечь бытия».

Вы думаете в этом все дело? Я хочу сказать – в невыразимости? Если депрессия это такое состояние, когда слова беспомощны, то невыразимость горя делает твое страдание, отчуждение, все это еще более невыносимым. Так что ты бодро отвечаешь: «да, я немного захандрил», или «что-то взгрустнулось», но от этих слов не становится лучше, а только хуже. Я хочу сказать – так или иначе мы все испытывали это состояние, или были близки к нему, ведь так? А Оливер, как вы могли заметить, прекрасно владеет словами, и уж для него обнаружить, что слова беспомощны…

Потом он сказал кое-что еще, что я тоже запомнила. Он сказал: «По крайней мере я не в позе эмбриона». На это тоже было нечего ответить, потому что это было все равно как если бы Оливер сказал – «я знаю все клише не хуже тебя». И что бы там ни было, Оливер умный человек, а когда умный человек впадает в депрессию и все понимает, то смотреть на это невыносимо. Потому что часть тебя чувствует, что он сам довел себя до этого, но преодолеть это самостоятельно бессилен. Он не станет обращаться к врачу. Он говорит, что они «гадают на кофейной гуще». Вообще-то он так говорит обо всех специалистах, с которыми не согласен.

И вот потому, что я боюсь, как бы это снова не повторилось, я стараюсь все контролировать. Я делаю то, что должна. Я как маленькая хлопотушка. Миссис Хлопотушка. И я думаю – я надеюсь – что если мне удастся поддерживать порядок в нашей жизни, то Оливер сможет стрекотать вовсю, не причиняя себе большого вреда. Я как-то пыталась ему это объяснить, но он ответил: «Ты хочешь сказать как в камере с обитыми стенами?» Вот почему я больше не пытаюсь что-то объяснить. Я просто делаю то, что должна.