Тварь непобедимая - Тырин Михаил Юрьевич. Страница 58

– И что было?

– Ничего особенного не было. Просто перед каждой лекцией этот профессор интересовался у парня, который со справкой попался: «Как ваша матка, не беспокоит? Придатки в порядке? Могу посодействовать в покупке утепленных трусиков».

Светлана засмеялась было, но тут же согнала улыбку с губ.

– Ну вот, – укоризненно сказала она. – Начали разговор с живого и мудрого моря, а перешли на такие гадости. Это я виновата. Я как все – с врачом разговариваю о болячках и думаю, что ему только это интересно. Часто, Гриша, к тебе незнакомые пристают со своими болячками?

– Бывает. Но Донской научил, как с этим бороться.

– Интересно... Опять какая-нибудь гадость?

– Еще какая! Если разговаривать не хочется, а вокруг много людей, то надо погромче спросить: «А под себя часто мочитесь? А зловонный гной из пупка выделяется?» Ну и все, больше не пристают.

– Действительно гадость. Хватит о гадостях. Давай помолчим.

Пройдя несколько десятков шагов, Светлана вдруг тихо засмеялась.

– Вот смотрю я на тебя, – сказала она, – и вижу: не умеешь ты ни о чем не думать. Идешь, нос в землю опустил, а в голове так и бродит что-то, так и бродит.

– А почему бы нет?

– А потому, что надо расслабиться и отдохнуть. Вот смотри на меня – я иду свободно, в землю не смотрю. И в голове у меня сейчас легко и чисто.

– Я так не умею. Научишь?

– Научу, Гриша! Обязательно научу.

Наступил день, когда Ивану Сергеевичу Лукову дали наконец полноценно прийти в сознание.

До этого он просыпался лишь однажды, когда, после извлечения из ванны, его поместили в комнату с белыми стенами и гудящими газоразрядными лампами. Это был страшный день.

Он помнил, как тогда дрожали и отдавались болью его мышцы, как странно чувствовались органы, словно бы оказавшиеся не на своем месте. Он помнил и то ощущение, когда, с трудом повернув голову, увидел вдруг свою руку. Не руку, вернее, а уродливую клешню, покрытую шипами и шишками, обтянутую шершавой желтой кожей, из которой торчала грубая щетина.

И как глаза затянула желтая пелена ужаса, как он скатился со стола, обрывая какие-то трубки и обрушивая на пол аппаратуру, как катался по комнате, терся о стены, стремясь избавиться от этой безобразной оболочки, как кричал, кричал, кричал...

Луков не знал, сколько времени прошло с того дня, ибо время превратилось для него в белый мутный кисель, из которого он лишь иногда выплывал, чтоб снова утонуть. Да, были и другие пробуждения – зыбкие и неверные, когда в сознание робко пробивался дрожащий свет ламп, мир снова обретал форму той же тесной комнаты, доносились какие-то приглушенные звуки. И опять проступал тот первобытный ужас...

Но всякий раз Лукову не давали осознать его до конца. Обязательно появлялся человек в чистом зеленоватом комбинезоне, что-то делал, открывал какие-то краники, звенел посудой и инструментами... И снова наступал покой.

Сегодня все было иначе. Человек в комбинезоне так и не появился, когда Луков открыл глаза и аппаратура принялась тревожно сигналить. Он лежал, пристегнутый ремнями по рукам и ногам. Он ясно различал каждую деталь в этой крошечной комнате со стеклянной стеной, он слышал и осознавал каждый звук. А главное – он все помнил.

Муки, перенесенные в то первое пробуждение, казались пределом того, что может выдержать человек. И тем не менее каждую минуту Луков ждал новых мучений, еще более страшных. Он не знал, чего именно боится, страх жил сам по себе, как может жить в человеке чувство голода. Он готовился перенести еще много нестерпимых минут, каждая из которых являлась новым шагом в пропасть, где рождаются и живут страдания.

Обычный человек от всего этого за час сошел бы с ума. Но Луков не был теперь обычным человеком.

Наконец появился все тот же человек в комбинезоне, но на этот раз не стал ничего делать. Он лишь обошел кушетку вокруг, постоял с минуту перед шкалами приборов, не спеша тронул какие-то переключатели. Потом приподнял одну из прозрачных трубочек, уходивших под пластырь на теле Лукова, и что-то влил в нее, вставив в пластмассовый переходник шприц без иголки.

Через несколько минут пришла необычная легкость. Она была во всем – в дыхании, в мышцах, в мыслях. Словно бы действовало чудесное лекарство, моментально исцеляющее и телесные, и душевные раны. Было только жаль, что его не давали раньше. Впрочем, Луков не знал, что к этому лекарству очень быстро привыкают, как и к любому сильному наркотику.

А затем открылась дверь, и в комнату медленно вошел другой доктор – высокий, русоволосый, с удивительно спокойным и добродушным лицом.

Он подвинул стул и сел рядом с кушеткой. Некоторое время молчал, быстро водя взглядом по сторонам и вращая в пальцах авторучку.

– Здравствуйте, Иван Сергеевич, – сказал он наконец.

Луков даже вздрогнул. Он и представить не мог, что ему – косматой клыкастой образине – вдруг так просто скажут: «Здравствуйте, Иван Сергеевич». Он считал, что все это в невозвратном прошлом.

– Если вы слышите и понимаете меня, – продолжал доктор, – дайте знать. Кивните или пошевелите пальцами. Или, – осторожно добавил он, – попробуйте что-то сказать.

Луков начал сжимать кулак, отчего по всей руке прошла судорога. Доктор заметил его движение.

– Хорошо, – кивнул он. – А теперь все-таки попытайтесь что-нибудь сказать. Если не получится – не пугайтесь, потому что рано или поздно вы все равно заговорите.

Луков не поверил. Он не думал, что способен теперь на что-то, кроме мерзкого крика и воя. Как еще может подавать голос существо с его обликом? Но доктор просил попробовать. И его спокойствие, манера говорить внушали веру в хорошее.

Луков напрягся, выдохнул воздух и тут же зашелся в удушающем кашле, от которого едва не разрывалась грудь. Во рту и в горле заклокотала какая-то слизь. От нее никак нельзя было избавиться лежа на спине.

Доктор невольно отстранился, когда Луков начал кашлять.

– Может, освободить вам руки? – предложил он. И незаметно скосил на мгновение глаза в сторону стеклянной стены.

Почти сразу в комнату прошли два здоровенных санитара. Опасливо поглядывая на пациента, один из них защелкал пряжками. Второй стоял рядом наготове.

– Поднимите, – тихо скомандовал доктор.

Лукову помогли сесть, при этом он заметил, как брезгливо к нему прикасаются руками. Тут его тело начал сотрясать новый приступ кашля, и теперь клочки слизи, местами окрашенные кровью, полетели на кушетку и простыню. Санитары отпрянули, однако затем взяли салфетки и принялись чистить испачканное – осторожно, боясь прикоснуться голой рукой.

– Сидеть удобнее? – спросил доктор, внимательно заглядывая пациенту в узкие желтые глаза. Тот несколько раз осторожно кивнул, не решаясь опять пробовать голос.

Доктор подстроил кушетку под его спину. Затем щелкнул авторучкой и открыл блокнот.

– Меня зовут Григорий Михайлович Пшеницын, с сегодняшнего дня я ваш лечащий врач...

Он запнулся, заметив, как Луков осматривает свои мощные когтистые лапы, грудь с роговыми пластинами, суставчатый хвост с шипом на конце.

– Будьте мужественны, – тихо сказал он, – и постарайтесь принять все сказанное спокойно. У вас был сердечный приступ, мозг пробыл без кислорода несколько часов. Наши врачи смогли вернуть вас к жизни, но произошло непредсказуемое. В результате глобального хромосомного сбоя в организме началось ураганное деление антигенных клеток, и...

Доктор вдруг шумно вздохнул и вытер платком вспотевший лоб. Видать, спокойствие давалось ему не так уж легко.

– Одним словом, лечение дало побочный эффект, нуклеотиды в клетках потеряли свой обычный порядок. Скорее всего проявились какие-то особенности вашего организма. Я не оправдываюсь, поскольку в своих действиях мы ошибок не нашли. Сейчас мы ищем причину и, думаю, найдем ее. А пока вам придется принимать все как есть. Советую относиться к этой ситуации просто как к необычному заболеванию. В любом случае мы не оставим вас без помощи и заботы...