Вооруженное восстание животных - Тюрин Александр Владимирович "Trund". Страница 4

Своим задним, самым сильным умом я сообразил, что вначале стоило сюда начальника моего охранного бюро высвистать, экс-капитана Пузырева. Он с этой публикой лучше бы договорился.

Вместо того, чтоб взять след убийцы, или хотя бы Нину тормошить, менты за меня взялись.

Сперва револьвер попросили посмотреть, а когда надо было отдавать, фигу сальную показали.

Потом стали про мою секьюрити всякие низкопробные параши отвешивать, дескать, это подтирка для мафии. Я все стерпел; так сказать, не ответил плевком на плевок.

По тяжелым мутным взглядам ментов я понял, что у них своя методика «раскрытия преступлений». Им неинтересно обшаривать углы и щели, им хочется раскрутить меня на своем «чертовом колесе».

Они «плавали» вокруг меня кругами и задавали кретинские вопросы.

Ненавидел ли я убитого ученого? Баловались ли мы все втроем сексом? Курили ли «травку»? Есть ли у меня царские монеты? Не добывал ли ученый золото из электронных чипов? Я оборонялся одной и той же фразой – раз пятьдесят предложил прокрутить видеозаписи со всех камер. Особенно с той, которая на меня пялится, и свидетельствует о том, что я сиднем сидел, пока наверху убивали человека.

Но менты видеозаписью заинтересовались в самом конце. Старший группы капитан Белорыбов, подавив кнопочки своего компи, познакомился с покойником поближе через центральный компьютер МВД. К несчастью для трупа выяснились его фамилия-имя-отчество, а также другие обстоятельства личной жизни. Поступившие справки отнюдь не украсили Файнберга в глазах Белорыбова. Напротив, милиционер стал виртуозно импровизировать на тему безродного космополита, меняющего одну родину на другую во имя материальных выгод. Похоже следователь был уверен, что Файнберг каким-то образом убил сам себя, надеясь извлечь из этого какой-то доход.

Я, к сожалению, но не удержался, вякнул. Мол, было бы неплохо для всех, если бы Самуил Моисеевич гонялся за «зелеными», а не за туманом.

Капитан Белорыбов быстро, как эхо, поинтересовался, в кого у меня такие черные маслянистые глазки. Я спокойно его выпады отфутболил: мои глазки – последствие татаро-монгольского ига, вот тогда бы вам, товарищ капитан, отличиться при наведении правопорядка.

Белорыбов, съев «пилюлю», сразу успокоился, такие специалисты как к любому игу с почтением относятся. Угомонившийся милиционер примирительно сказал, что хотя голову доктора Файнберга спасти не удалось, но в целом по району, уровень преступности вырос только в два с половиной раза за последние десять лет. После чего укатил вместе с товарищами и трупом пострадавшего со стержнем в голове. А мне еще пришлось окостеневшую Нину на такси домой отправлять – естественно, что за свой собственный счет.

2

Несколько дней жил под впечатлением.

Менты не доставали, лишь разок к себе вызвали. Даже револьвер отдали в бумажном кульке, а я им взамен конфет подарил.

Я все это время газеты изучал, торопился к открытию киоска, так же, как мой сосед, алкоголик Евсеич, к открытию пивного ларька. Хотел узнать, чиркнули ли где-нибудь про про стержень, загнанный в голову ученого.

Но вместо этого газетки давили всякое фуфло. В одних газетах писали про землетрясения и прочие катастрофы, в других про продажу родины, в третьих про колдунов, в четвертых про святых, в пятых про греховодниц.

Потратился я на бумажную продукцию, хотя привык денег зря не расходовать – только на коньяк и водку – а что узнал в итоге?

Что все землетрясения от греховодниц в кружевных трусиках.

Следующее дежурство ничем особенным от предыдущего не отличалось, за исключением того, что обошлось без людских потерь. Я револьвер перед собой положил, все дрессировался, цапая его и наводя на лампочки. Боеготовность росла, мишеней хватало.

Этим вечером целая научная кодла, то есть коллектив ученых трудился – как я выведал, они колдовали над жидкостным плазмогенератором.

Я, конечно, донимал этот коллектив своими звоночками: все ли еще живы-здоровы, ни у кого башка не пробита?

Они мне отвечали, скрипя челюстями, как мелкому надоеде, вроде комара: а ваше здоровье? Животик не болит, в попке не свербит?

Кстати, такое поведение было вполне оправдано. Эти ученые не знали, что случилось с Файнбергом. Они считали, что Самуил Моисеевич своевременно умер от инфаркта. Сочным красочным рассказом я мог бы сделать этих ученых намного грустнее, но Белорыбов решил иначе, и мой начальник Пузырев с ним согласился.

Застрессованную же Нину начальство технопарка послало колотить по клавишам какой-то древней пишущей машинки и в час дня неумолимо спроваживало домой. При неизбежной встрече со мной на вахте она словно слышала «хенде хох» и, взметнув пропуск, усвистывала куда-то вдаль. Наверное, боялась, что капитанишка Белорыбов обвинит нас в сообщничестве. А я бы, между прочим, пообщался бы с Ниной in vivo – конечно, по истечении траура.

Правда, в отличие от доктора Файнберга, я вряд ли способен пробудить у девушки какие-либо радужные надежды или мечты о светлом будущем. Сторонней наблюдательнице с первого взгляда на меня бросается в глаза, что я не стану богатым, умным и красивым даже при хорошей рекламе и поддержке прессы. Именно поэтому красавицы бегут от меня, как от дикого зверя.

А ведь посади рядом со мной любого эрудита-лауреата и пусти нас соревноваться в интеллектуальной сфере. Например, кто больше слов назовет из трех букв. Я себя аутсайдером в этом деле не считаю. Могу еще в «балду» и в «города» посражаться.

Я в конце армейской службы, когда вся напряженка уже отошла в былое и думы, много изучал толковый словарь и географический атлас. Хотя другая литература в ротной канцелярии и не водилась, стал я энциклопедически образованным человеком. Как Леонардо да Винчи. Не, Леонардо был пидором, а я девушек люблю, хоть и безответно.

Между прочим, на месте военной службы я и сочинять научился, в смысле – врать в письменном виде.

Я там как-то раз свалился с дерева (у меня специальность была – снайпер, а дерево – это окоп для снайпера), ну и кость сломал. Поэтому последние полгода писарем прослужил. Пришлось специализироваться на сочинении любовных писем для своего командира. Девушки-то у него не застаивались и каждый раз он требовал от меня новых фразочек. У возлюбленной, например, ряха, что твоя задница, а я пишу: «Твой лик, о Зейнаб, подобен новой Луне».

Ну я и обнаглел. Пока командир мне коньяка не нальет, я пера в руки не беру.

Матерится капитан Пузырев, будто он извозчик, а не красноармеец, но член-то стоит, члену не хочется покоя…

Я, кстати, так рассочинялся, что захотел на полку районной библиотеки попасть между Гоголем и Герценом – моя фамилия, кстати, Гвидонов, ГВИДОНОВ.

Уже после армии сляпал три романа, послал по экземпляру в три разные редакции. Ну и меня в ответ послали. Кто уверял, что мое творчество не для толпы, что лучше завести попугая и декламировать перед ним; кто посоветовал чаще открывать книги приличных писателей; кто меньше списывать; а кто больше заниматься сексом.

Они моей жены не знали. Она у меня каратистка. Секс только после получки. А в остальное время – получи по печени.

В остальное время меня как супруга кто-то подменял. А кто – не знаю до сих пор. В пи…, пардон, в срамное место видеокамеру не вставишь. По-крайней мере так, чтоб незаметно было.

Наконец, догадался я, что из меня писатель и муж, как из говна штык и пуля, а фамилия моя годится лишь для заборных надписей.

С женой развелся, рукописи порвал, нашел работу. Мой бывший армейский командир, капитан Пузырев, как раз демобилизовался и стал директором охранного бюро – взял к себе…

Несмотря на то, что на этом дежурстве никто не пострадал, я Файнберга не забыл. И до следующей смены я мучительно думал, постепенно превращаясь из человека прямоходящего, то есть хомо эректус (извините за выражение), в человека сверхразумного. Чтоб поменьше мучиться, делал себе местную анестезию в виде рюмки «Абсолюта». В результате такое умозаключение получилось.