Звездный врач - Уайт Джеймс. Страница 60

В палате было холодно и темно. Толстенная изоляция защищала её от излучений и тепла, создаваемых кораблями, сновавшими рядом с госпиталем. Окон в палате не было, так как сюда не должен был проникать даже свет далеких звезд. Конвей прибыл на метановый уровень на небольшой машине с герметизированной кабиной. Экран на пульте управления показывал ему совершенно фантастические картины, преобразованные из невидимого глазу спектра. Чешуйки, покрывавшие восьмиконечное, похожее на морскую звезду тело диагноста Семлика, холодно поблескивали в метановой дымке и были подобны разноцветным драгоценным камням. Из-за этого сам Семлик напоминал чудесного геральдического зверя.

Конвей часто рассматривал изображения СНЛУ, изучал результаты сканирования этих существ, но сейчас впервые видел Семлика вне машины-рефрижератора. Герметичность транспортного средства Конвея была редкостно надежной, и все же диагност близко к нему подходить не решался.

– Я решил принять ваше приглашение, – растерянно проговорил Конвей, – и хоть на время сбежать из этого сумасшедшего дома. Осматривать ваших пациентов я вовсе не собираюсь.

– О, Конвей, так это вы внутри этой штуковины! – обрадовался Семлик и подошел чуть-чуть поближе. – Мои пациенты будут только рады отсутствию внимания с вашей стороны. Вы в таком пекле сидите, что они могут сильно разнервничаться. Но если вы припаркуетесь справа от галереи для наблюдателей, то сможете увидеть и услышать всё, что тут у нас происходит. Вы здесь раньше бывали?

– Дважды, – ответил Конвей. – Оба раза из чистого любопытства и ради того, чтобы насладиться тишиной и покоем.

Семлик, издав непереводимый звук, сказал:

– Тишина и покой весьма относительны, Конвей. Вам приходится включать внешний микрофон на полную мощность, чтобы мою речь улавливал ваш транслятор, а я для СНЛУ разговариваю громко. Для такого почти глухого существа, как вы, здесь тихо. И я надеюсь, что, хотя мне кажется, что тут у нас невыносимо шумно, вы таки обретете мир и спокойствие, столь необходимые сейчас вашему разуму.

Только не забудьте, – добавил Семлик, удаляясь, – вывести звук на полную громкость и отключить транслятор.

– Спасибо, – поблагодарил его Конвей. На миг фигурка диагноста, похожая на морскую звезду из драгоценных камней, вызвала у него почти детское ощущение чуда. От прилива чувств на глаза Конвея нахлынули слезы, затуманили и без того затуманенное поле зрения. – Вы очень добры, вы все понимаете, у вас тёплое сердце.

Семлик издал ещё один непереводимый звук.

– Последний комплимент прозвучал как оскорбление, – хмыкнул он и исчез.

Конвей долго наблюдал за тем, как кипит работа в палате, и заметил, что некоторые из медсестер, ухаживавших за холодолюбивыми пациентами, облачены в легкие защитные костюмы. Следовательно, их требования к окружающей среде все же несколько отличались от параметров, установленных в палате. Сестры выполняли какие-то процедуры, на вид казавшиеся совершенно бессмысленными: их назначение стало бы понятным Конвею только в том случае, если бы он получил мнемограмму СНЛУ. Стояла почти полная тишина, столь необходимая существам с гиперчувствительностью к звуковым вибрациям. Поначалу Конвей вообще ничего не слышал. Но мало-помалу сосредоточившись, он начал улавливать некоторые звуки – нечто подобное чужой, странной музыке, холодной и чистой. Ничего похожего Конвею прежде слышать не доводилось. Затем он начал различать голоса, звучавшие так, словно нежно, прохладно, бесстрастно и бережно, еле слышно звенели, задевая друг о друга, падающие снежинки. Постепенно покой, красота и полная чужеродность этого странного мира овладели и самим Конвеем, и всеми остальными обитателями его разума. Овладели и незаметно растворили напряжение, усталость, треволнения.

Даже Коун, у которой ксенофобия являлась эволюционным императивом, не находила в этом мире ничего пугающего, и ей тоже пришлись по душе спокойствие и тишина, помогающие либо отвлечься от всех мыслей, либо думать ясно, холодно, без тревог.

Правда, Конвею всё же было как бы немного совестно из-за того, что он тут так долго прохлаждается в то время, как его ожидает срочная работа. Кроме того, поел он в последний раз десять часов назад.

Пребывание на холодном уровне сделало своё дело – Конвей охладился во всех смыслах. Он поискал взглядом Семлика, но тот юркнул в смежную палату.

Конвей включил было транслятор, намереваясь попросить ближайших к нему пациентов поблагодарить диагноста от его имени, но тут же передумал.

Нежные звоны и переливы речи двух пациентов-СНЛУ транслятор перевел следующим образом:

–..всего-навсего хнычущая развалина, ипохондричка несчастная! Не будь он так добр, он бы тебе так и сказал, да небось ещё бы и вышвырнул тебя из госпиталя! А ты ещё и пытаешься у него сострадание вызвать, да как пытаешься – чуть ли не совращаешь его!

В ответ прозвучало вот что:

– А тебе уже никого не совратить – нечем, ревнивая старая сучка! Ты же гниешь заживо! Но он-то знает, кто из нас двоих действительно болен, хоть я это и стараюсь скрывать…

Покидая палату, Конвей решил, что надо будет спросить у О'Мары, как у холодолюбивых СНЛУ было принято гасить распалённые эмоции. И как, кстати говоря, он бы мог усмирить вечно беременного Защитника Нерождённых, которого собирался навестить сразу после обеда. Правда, почему-то у Конвея было такое чувство, что оба ответа окажутся чрезвычайно простыми, элементарными.

Оказавшись в межуровневом коридоре, где царили тепло и свет, Конвей отбросил всякие раздумья. Столовая и тот уровень, где содержали Защитника, находились примерно на одинаковом расстоянии. Стало быть, как ни крути, пришлось бы сделать два конца. А комната Конвея располагалась на полпути до Защитника, к тому же Мерчисон предпочитала всегда иметь дома запас еды. Эта привычка у неё укоренилась с тех пор, когда она работала медсестрой, и случалось, что срочные вызовы или навалившаяся после дежурства усталость мешали ей вовремя побывать в столовой. Насчёт разнообразия блюд думать не приходилось, но, собственно, Конвей хотел только подзаправиться, не более того.