Хозяин - Уайт Теренс Хэнбери. Страница 64

— Но как же вы можете вдруг вывернуть все наизнанку и утверждать то, что вы отрицали? — сказал Никки.

Внешне мистер Фринтон и Джуди относились к нему с той же доброжелательностью, что и прежде, оставаясь, насколько можно было судить, нормальными, рассудительными людьми. Но в том, что касалось их убеждений, они превратились в собственные противоположности. Тупость Никки причиняла им страдания, они делали все, чтобы просветить и наставить его.

— Никки, посмотри на это, как следует взрослому человеку. Мы живем в мире, который сбился с пути, нами правит целая куча дуроломов, одержимых манией убийства и способных в любую минуту разнести весь белый свет в мелкие дребезги. Не разумнее ли, чтобы все, что творится в мире, контролировал один умный человек, — вместо всех этих большевитских шаек и сенаторов Маккарти? Прежде всего, это позволит покончить с войнами, неужели ты этого не понимаешь? Невозможно же воевать, если не существует страны, с которой воюешь. Весь мир будет состоять вроде как из графств. Ведь не воюет же Сассекс с Кентом.

— Я знаю. Однако…

— Конечно, это может означать, что поначалу придется убить небольшое число людей. Мысль неприятная, но такова печальная необходимость. То же самое и в Природе. Если садовнику нужны цветы и фрукты, ему приходится уничтожать улиток и насекомых, каким бы добрым человеком он ни был. Тут уж ничего не попишешь. Думай о том, сколько добра из этого выйдет, не думай об одном только зле.

— А может из зла выйти добро?

— Конечно может, да оно и в Природе так.

Никки жалостно произнес:

— Лучше бы мне тогда и не рождаться в такой Природе.

— Ну, что тут поделаешь, — уже родился.

Они сидели на железных кроватях, стараясь не упускать из виду Шутьку.

Последняя, казалось, слегка спятила, не снеся невзгод островной жизни. Ей то и дело мерещились призраки мух там, где никаких мух не было и в помине, она застывала перед местами их воображаемых приземлений, делая стойку, совершенно как сеттер.

Узникам, будто детям, коротающим в унылой детской дождливый день, выдали для развлечения карандаши и бумагу. С их помощью они играли в слова или в крестики-нолики, — мистер Фринтон обозначил и то, и другое как «Полный финиш». Все остальное время они спорили.

— Скорее всего, он примет на себя власть над уже существующими структурами и будет их направлять. Это удивительно, к каким большим сдвигам приводят малые изменения. Люди называют себя Южными саксами и Народом Кента, и целые королевства поднимаются и воюют. А стоит им назваться Сассексом и Кентом — графствами, как война прекращается. Но сами-то места от этого не меняются, они какими были, такими и остаются. Так что, сам понимаешь, Никки, менять весь мир ему не придется. Он будет почти что прежним, только станет лучше.

— Я не разбираюсь в политике.

— Значит, ты осуждаешь его, основываясь на личной неприязни, а это неправильно.

— Почему?

— Потому что Истина выше Человека. И любое действие является либо правильным, либо неправильным.

— Это кто же сказал?

Вопрос выбил почву из-под ног мистера Фринтона, да иначе и быть не могло, ибо это был вопрос ценою в шестьдесят четыре тысячи долларов.

— Я хотел сказать, что…

— Мистер Фринтон всегда говорил нам, что верит в необходимость этого… объединения мира, — сказала Джуди.

— Он еще и про эволюцию кое-что говорил. О муравьях и о прочем. Я только не могу сейчас точно вспомнить, что именно.

И мистер Фринтон тоже не мог. Мысли этого рода из его разума были стерты.

— Джуди, милая, ну послушай. За десять секунд до того, как ты привела Хозяина, ты хотела его убить. Через десять секунд после этого он у тебя превратился в Белую Надежду христианского мира. Неужели ты не понимаешь, что в промежутке должно было что-то случиться?

— Просто мы были неправы, — в унисон заявили оба.

— Разве это правильно — держать меня здесь, как в тюрьме? Твоего родного брата?

— Конечно, правильно, пока ты такой глупый. Ты же можешь сорваться и попытаться его убить.

— Как это, интересно?

— Тут нет ничего невозможного, — сказал мистер Фринтон. — Ты мальчик сильный, а он слаб.

— Я попытался бы, — сказал в отчаянии Никки. — Я попытался бы, если бы мог, убить его. Он искалечил вас обоих, он похитил ваш разум, он одурманил людей, которых я люблю.

Никки действительно любил их. И сестру, и майора авиации.

Иногда трудно бывает припомнить чистоту и остроту ощущений юности, поры, когда все, с чем встречаешься в жизни, отзывается в тебе волнением, надеждой, уверенным предвкушением счастья, живым ужасом или любовью. Он и в самом деле способен был умереть ради них. Или во всяком случае чувствовал, что способен, — что был бы рад ухватиться за такую возможность, — и как знать, может статься, и ухватился бы. Негоже нам насмешничать над Вордсвортом с его облаками славы.

И оттого для него было мукой видеть, как омертвел их разум, как они обратились в мумий или марионеток, до чьих теплых сердец он не в состоянии был докричаться, но чьи доводы, тем не менее, побивали приводимые им. Он ощущал безысходность при мысли, что нет ему места на их совете, и беспомощно наблюдал, как все, что они отстаивают, обращается против них же, отравляя их ядом, — как скорпионов-самоубийц.

Против их доводов и возражений его оставались бессильны. Они их попросту игнорировали.

Быть может, именно это и ранит подростка сильнее всего, — разрыв, отстранение.

Он ненавидел, ненавидел и ненавидел Хозяина. Если прежде он, будучи невнушаемым, испытывал какое-то подобие страха, неприязни или даже презрительной жалости, какую питает юноша к старику, то теперь им владело беспримесное чувство слепого гнева. Он воистину жаждал сокрушить негодяя.

Ночью, после того, как погас свет, он крупными буквами написал на клочке бумаги записку, кончиками пальцев держа карандаш за очинок, поскольку ничего в темноте не видел.

Наутро после завтрака, притворясь играющим с Шутькой, он ухитрился подсунуть записку под дверь.

В ней говорилось:

«ПИНКИ, ПОЖАЛУЙСТА, ВЫПУСТИ МЕНЯ ОТСЮДА, ПОЖАЛУЙСТА.»