Командовать парадом буду я! - Барщевский Михаил Юрьевич. Страница 25

Вадим задумался. Может, это гэбистская провокация, организованная одним из доброжелателей? Вроде не похоже. Уж больно бабка прямолинейна. Да и про райком он сам завел речь, никто за язык не тянул. Не провоцировал. Однако ж, надо было как-то выпроводить старушку. Время – деньги!

Известные способы не сработали. «Пора включать голову, – решил Вадим. – С сумасшедшими главное – не спорить. Известная истина, но в данном случае малополезная. Надо найти с ней общий язык. То есть говорить то, что ей, при ее искаженном сознании, будет понятно. Но мне, при нормальном, не может быть понятно то, что ей – при ненормальном. Значит, надо предложить вариант, логичный формально, пусть и бредовый по сути».

Тут Вадим вспомнил, что вчера жена…

– Я вам, бабушка, посоветую совершенно особый способ, – заговорщически начал Вадим. – Это новая разработка КГБ. Секретная. Применяется нашими разведчиками в США.

Судя по бабкиной реакции, номер срабатывал. В ее глазах проснулся живой интерес, она подалась вперед, а лукавое выражение глаз сошло на нет.

– Сейчас в прачечных стали оказывать новую услугу – «стирка с ароматизацией белья». Такие розовые пахнущие бумажки в белье после глажки вкладывают. Попробуйте сдать белье в прачечную.

– Я сама стираю, – перебила бабуля.

– Этим-то ваши соседи и пользуются! – радостно разоблачил их Вадим. Бабка явно клюнула. Теперь надо давить, давить и еще раз давить! – Так вот, сдаете белье в прачечную. Не надо экономить, когда речь идет о спасении жизни! С агрессором надо бороться всеми доступными средствами! Сдаете белье в прачечную и заказываете с двойной ароматизацией, – такая и с тройной добьется, подумал Вадим, – и потом спите только на этом белье. Никакие лучи радиационные вам больше не страшны! Небось последнее время поправляться стали?

– Наоборот, худеть.

– Ясно, значит, они применяют не альфа-лучи, а бета-омега-пучок. Словом, делайте, как я сказал. Только одно условие – этот способ секретный, и вы не можете о нем никому рассказывать. Иначе – тюрьма. Распишитесь, что я вас предупредил об ответственности.

С этими словами Вадим подсунул бабке использованный бланк квитанции на оплату консультации. Бабулька дрожащей рукой расписалась.

– Могу идти?

– И быстро! – не без гордости за свою сообразительность отпустил старушку Вадим.

Бабка вынула три рубля и протянула адвокату. Вадим жестом показал, что денег не надо, и для пущей убедительности прижал палец к губам. А сам подумал, что за подобные номера его точно по головке не погладят, но бабка так запугана, что болтать про секретный способ не станет.

Прошел, наверное, месяц, и вдруг – о ужас! – на пороге кабинетика Вадима появляется «облученная бабка». Улыбается, счастливая. «Все, конец! – подумал Вадим. – Теперь это на час, не меньше!»

– Спасибо тебе, милок! Спасибо, сердечный! Вот бабушку надоумил! Вы, образованные, такими хорошими бываете! Соседи мои от злости даже чай по вечерам больше не пьют! Все, разбили фашистов! Теперь…

– Что случилось-то, бабушка? – не дослушал Вадим, которого действительно поразили произошедшие в старушке изменения. Речь стала быстрой, голосок чуть ли не звенящим, глаза горят. – Дело-то в чем?

А в том, сынок, что я белье-то с ароматом сделала, как ты посоветовал, и теперь лучи их от белья отражаются и к ним же обратно текут! Я поправляться начала, а соседская баба, стерва, – на глазах худеет…

Вадим обалдело молчал.

Бабка говорила и говорила.

А Осипов, вспомнив анекдот: «Рабинович, вы играете на скрипке? – «Не знаю, не пробовал», подумал, что он и не догадывался, что может работать психотерапевтом. Бабка-то счастлива! Пусть не болезнь, но одно из ее проявлений Вадим вылечил!

Поток мыслей молодого адвоката был прерван червонцем, мелькнувшим над столом. Оказывается, бабушка, будучи вне себя, на этот раз от счастья, несколько секунд как протягивала Вадиму десять рублей. Это уже была не оплата консультации, а «микст». От «микста» отказываться нельзя – плохая примета. Вадим взял деньги. «Собственно говоря, я же ей действительно помог, – успокоил себя адвокат. – И к тому же примета. С этим лучше не шутить».

В этот момент Вадим подумал, что соблюдение примет – тоже разновидность сумасшествия, так что они с этой бабкой… «Все мы немного лошади! Каждый по-своему лошадь!» – вспомнил Вадим, выпроваживая старушку из кабинета.

Всплыла эта история в памяти именно тогда, когда в кабинет Вадима вошла женщина «с улицы».

Было ей лет шестьдесят. Полная, типичная простая русская баба. Глаза потухшие. Щеки обвисли. Руки, даже когда она их поднимала зачем-либо, оставались опущенными… Сразу видно, что судьба по ней проехалась по полной программе.

Суть истории Марии Ивановны сводилась к следующему. Женщина она была одинокая. Теперь одинокая. Был у нее сын, которого поднимала одна. Погиб в Афгане. Встретился ей года полтора назад одинокий мужчина. Вроде солидный, плотник-краснодеревщик Вдовец. Предложил пожениться. Старость вместе доживать. Согласилась. Переехала к нему. Сначала все было хорошо. Потом пить стал. Не часто. Редко даже. По выходным. Драться начал. Бить ее. Понятно, конечно, что дело обычное, нечего переживать. Но она без мужика всю жизнь прожила, не привыкла. Да и рука у мужа тяжелая. Больно. И не по годам ей с синяками ходить.

И еще. Так бы она, может, и перетерпела, но перед людьми неудобно. Она прачка-надомница.

– Кто? – переспросил Вадим.

– Прачка-надомница. Ну, по людям хожу, стираю. Многие в прачечную белье не носют, – так и сказала, по-деревенски – «не носют». На Вадима пахнуло тихостью и умиротворением, – а самим стирать не с руки. Вот и прихожу. Постираю, развешу. А назавтра поглажу. Хоть, бывает, гладить и не хожу. Многие сами любют гладить. Мне платют. Я вроде и делом занята, и дома не сижу, и к пенсии прибавка. Ну, как я к людям с синяками-то?

– А сколько пенсия у вас? – поинтересовался Вадим.

– Так шестьдесят, добрчеловек, – в одно слово проговорила Мария Ивановна. Ясно было, что «добрчеловек» – слово для нее единое и в речи частоупотребимое.

Вадим поймал себя на мысли, что тетка ему нравилась. Спокойствием, добродушием. Вадим посмотрел на ее руки. Большие, распаренные, слишком розовые кисти подтверждали профессию посетительницы.

– А кем до пенсии были?

– Ой, много кем. И в столовой работала, и нянечкой в больнице, а вот уж перед старостью – в прачечной.

«Перед старостью – это значит до выхода на пенсию», – отметил Вадим.

– Ну, хорошо. А бьет-то за что?

– Так для порядка, добрчеловек. Чтоб как у людей, – явно по-своему поняв вопрос адвоката, ответила Мария Ивановна и уже по делу продолжила: – А мне еще и волноваться нельзя. Два инфаркта. Может, и лучше было б умереть побыстрее. Устала я жить-то. Но страшно. Я в Боженьку верую. Правда, по телевизору говорят, нету его. Страшно. А когда он бьет, я плачу и волнуюсь. А врачиха участковая говорит– нельзя…

Мария Ивановна зачастила словами, глаза набухли. Вадиму не хотелось, чтобы эта женщина плакала. Именно эта – особенно. Хотя он вообще не выносил слез в своем кабинете. А случалось такое нередко. Ведь не с радостями к нему приходили…

Вадим сменил тему. Лучший способ отвлечь от слезливого настроения – перевести разговор в деловую плоскость.

– Понял. Понял. Ладно, чем я могу вам помочь?

Понимаешь, добрчеловек, у меня тысяча рублей была накопленная. На похороны. Муж их на свою книжку переложил, когда поженились. А теперь говорит – не отдам. Я, мол, тебя кормил, содержал, под свою крышу пустил. Я отвечаю ему, дубине нетесаной, – («Интересно, – подумал Вадим, – краснодеревщик – дубина нетесаная»), – мол, а я что, денег не наработала? А он мне – ты на лекарства свои больше тратишь. А я ему – а ты на водку! А он – драться!

Мария Ивановна опять готова была начать плакать. Да, собственно, уже и начала. Но не по-бабьи, навзрыд, а тихо, как бы поскуливая, вытирая глаза малюсеньким платочком, неуместным в ее больших распаренных руках.