Голубая кровь - Угрюмов Олег. Страница 31

В любое мгновение на горизонте могут показаться войска Баадера Айехорна, а Омагра все равно чего-то ждет. Как будто его красноглазый урод твердо обещал ему все головы защитников Каина. Кстати, Каббад, Суфадонекса ничего не обещал тебе?

– К сожалению…

– Да нет, пустое. Я, знаешь ли, и не рассчитывал.

– Что будешь делать?

– Смотря по обстоятельствам.

– Обстоятельства не в нашу пользу. Правда?

– Их слишком много, Каббад. Их никогда не было так много. Остается надеяться на помощь наших богов. А вдруг Данн вытянет нам счастливый жребий?

– Аддон, – тихо, но твердо молвил Каббад, кладя руку на плечо Кайнену, – ты знаешь, я очень плохой прорицатель, и мне, вероятно, не следовало бы говорить об этом вслух. Однако я рискну: никогда не стоит рассчитывать на помощь бессмертных, потому что им абсолютно все равно, кто из нас погибнет, а кто останется жив. А от бедняги Данна ничего не зависит: он только тянет эти проклятые жребии и даже не знает, что выпало на сей раз – радость или беда, жизнь или смерть. Я бы никому никогда в этом не признался, но мы вместе с тобой прошли слишком долгий путь. И мне невыносимо больно обманывать тебя.

– Ты самый отвратительный прорицатель, которого я только знаю, – улыбнулся Аддон. – И почему я этому рад? Либина всегда говорит… говорила, что самое удивительная твоя черта – это то, что ты любишь и уважаешь людей, ради которых служишь богам, а не богов, ради которых служишь людям.

– Это она так говорила? – изумился Каббад.

– Да.

– Мне не хватает ее, – признался старик. – Я понимаю, что это кощунственно звучит: прежде всего в ней нуждаешься ты, Килиан, У на, а уже потом все остальные. Но поверь, друг мой, мне отчаянно не хватает Либины.

– Что-то они долго отдыхают, – сказал Кайнен. – Пора бы уже атаковать.

– Может, они все-таки решили оставить нас в покое?

– Нет. Дело в другом. И боюсь, я знаю, в чем именно.

Каббад вопросительно поглядел на собеседника.

– Они готовятся к решающему штурму, – пояснил Аддон и заорал что было сил: – Килиан! Руф! Немедленно идите ко мне!

Пользуясь литалами затишья, Уна старалась хотя бы немного привести оебя в порядок.

Постоянное пребывание под палящим солнцем высушило ее волосы, они выгорели и стали почти рыжими. Веснушки были видны даже на загорелой коже. Руки огрубели и потрескались.

Она втирала в зудящие, покрытые царапинками ладони целебную мазь; расчесывалась, умащивала тело маслом, но мысли ее были далеко отсюда – и она почти не осознавала, что делает.

/Царевна. Как это странно и непривычно – вдруг узнать, что ты не просто дочь Кайнена, но царевна Великой Газарры. Наверное, я еще совсем ребенок, если это слово услаждает мой слух и тешит самолюбие. Но я не совсем испорченный ребенок. Это ведь все равно ничего не значит. Аддон был и остается моим любимым отцом, а мама…

«Мне иногда кажется, что ты мне вовсе не родная…» – почему я выпалила эту чушь? Я же никогда ничего подобного на самом деле не думала. Я просто злилась на Руфа. Мама, милая, хорошая – ты же самая мудрая, ты все понимаешь. Я ничего такого не хотела сказать. Я только твоя дочь и дочь хранителя Южного рубежа. Никакой Баадер нам и даром не нужен. Пусть он пропадет пропадом со своим царством и…/

– Уна, позволишь к тебе на тексель? – Килиан осторожно протиснулся в узкий проем.

Он никогда не понимал, почему строители не учитывают, что у человека может быть нестандартная ширина плеч – у них с Руфом из-за этого

постоянные проблемы.

– Заходи, братец, – ответила она приветливее, чем следовало бы.

Брат поморщился. Ему явно не нравилось, что она напоминает об их кровном родстве.

/Что ты с ним будешь делать? Дайте-ка я угадаю с трех раз, зачем он пожаловал…/

– Нам надо очень серьезно поговорить, – сообщил Килиан, устраиваясь поудобнее в кресле и вытягивая раненую ногу. От этой жары рана рубцевалась плохо и все время ныла. Терпеть, конечно, можно, но все равно противно.

– Опять? Килиан, миленький, не нужно. Я не в состоянии говорить ни о чем после… Ну ты понимаешь. Я устала, измотана, у меня просто нет сил говорить о чем-то серьезном. Не требуй от меня невозможного.

– Придется тебе потерпеть, маленькая, – сказал он необычно суровым голосом.

/А он повзрослел за последние дни. Странно, как я этого не заметила? Правда, я почти и не видела его: они с отцом и Руфом все время на стенах. Вчера, кажется, даже не спускались. Или позавчера? А ведь я почти не думаю о Руфе – и даже не замечаю этого./

– Ты повзрослел за последние дни. – И У на тонким пальцем провела по вертикальной морщине, прорезавшей лоб Килиана. – Я ее не помню. Наверное, это случилось только что.

– Что там?

– Морщина.

– Пустяки это. Морщины не шрамы. Особенно не шрамы на сердце. Уна, тебе очень тяжело, я чувствую это и понимаю, как жестоко заставлять тебя испытывать еще что-то, требовать выслушать меня. Поверь, я не настолько слеп и не настолько влюблен в себя, чтобы ради простой прихоти мучить мою милую девочку. Но когда мамы не стало, я вдруг понял, как внезапно и нелепо все может закончиться. В любой миг. И это ни от кого не зависит, даже от богов: проси их или не проси, ничего не изменится. И ничего не успеешь – ни рассказать, как любишь, ни сделать что-то очень важное, главное то, для чего родился на свет.

Я вдруг понял, что каждый приходит в этот мир не просто, не случайно, а для чего-то. Вот мама, она делала так, что всем вокруг нее было светло, будто факел горел в темноте. А отец защищает всех не только от врагов, но и от их собственных трусливых и подлых мыслей, от страха и от неверия в собственные силы. Ведь у нашего отца нет плохих воинов, даже если это зеленые новобранцы, которые ничего острее иглы в жизни не видели.

Я не очень глупо объясняю?

– Ты никогда так хорошо не говорил, Килиан, – прошептала она.

– Только не плачь, милая моя, а то я и сам расплачусь. Я же видел: когда мама поговорила с тобой, она хотела сказать что-то и мне, но уже не успела. И мне стало так горько, так… Я приревновал к тебе, не сердись. Мне даже показалось, что тебя она любила больше, только скрывала всю жизнь, а напоследок это проявилось!