Змеи, драконы и родственники - Угрюмов Олег. Страница 42

Но вот что странно: все это было словно в кино. Хотя пули, судя по звуку, ложились буквально в сантиметрах от плота, на воде не было фонтанчиков брызг. И осколки также плюхались в воду, оставляя ее спокойной и невозмутимой.

Река неторопливо струила свои воды, игнорируя бой, который, казалось, шел со всех сторон. В тумане на обоих берегах то и дело загорались огненные вспышки от взрывов и выстрелов; повеяло откуда-то дымом, обожженной землей и порохом, но чем дальше, тем неестественнее все это выглядело.

Совсем рядом с плотом даже попыталась всплыть подводная лодка с надписью U-344 на борту, но что-то не сложилось, и она снова ушла под воду, поморгав на прощание перископом. В довершение всего этого безобразия раздался вой корабельной сирены и из тумана донесся строгий и мужественный голос невидимого капитана, усиленный громкоговорителем:

– Внизу на плоту! Немедленно возьмите в сторону! В сторону! Освободите проход крейсеру «Отважный»!

Первым пришел в себя Салонюк, еще раз подтвердив, что не по прихоти судьбы, а исключительно благодаря выдающимся личным способностям он стал командиром.

– Спокийно, хлопци, – скомандовал он. – Це психическа атака, никому без мого дозволу вогню не видкрывать та не голосить на всю реку.

Жабодыщенко немцев никогда не боялся, потому что тевтонская немочь, которая сроду не ела сала, не представлялась ему серьезным противником. А вот с нечистой силой он дела иметь не любил и потому сразу засуетился:

– Це якась дьявольска западня, шо з нами буде?

Салонюк кипел праведным негодованием. Дьявольские козни его сейчас не трогали. Он мечтал добраться до того мерзавца, который подложил им эту свинью. Удушить бы его, стервеца, но за это можно схлопотать взыскание по партийной линии. Пришлось ограничиться малым:

– Перукарников, – свирепо прохрипел он. – За цю выходку три наряда вне очереди. Быстро взяв шест та почав веслувать! Сидорчук, шевелись, до тебе це теж видноситься!

Сидорчук виновато откликнулся:

– Не можу, товарищ Салонюк, мой шест уплыл!

– Та хоть руками греби!

Река уносила плот все дальше и дальше от яростного сражения, которое все еще шло в тумане. Перукарников молчал, чувствуя за собой вину, и быстро работал шестом. Сидорчук – мокрый и злой, что упустил шест, – плюхал по воде руками без особых результатов, но не осмеливался перечить яростному командиру. Жабодыщенко что-то бубнил себе под нос, прижимая к груди пулемет. Маметов, мало что понявший в происходящем, знал одно: сапоги нельзя выпускать из рук ни при каких условиях.

– Командира, моя еще не можна сапоги одевать? – робко спросил он, когда выстрелы и взрывы совершенно затихли.

Салонюк внимательно на него посмотрел:

– Маметов, видставить разговорчики, бо виддам юнгою на крейсер «Отважный».

Только дракон Гельс-Дрих-Энн наверняка знал, зачем партизаны плывут по незнакомой реке весь день и всю ночь, дежуря по очереди. Дело в том, что танк «Белый дракон» довольно сильно оторвался от своего антидракона, так что последнему нужно было наверстывать многие десятки километров. И нагнать его по реке было значительно удобнее, нежели по суше, к тому же пешком.

Пятерых бойцов во все эти хитросплетения не посвящали. Их просто смутно куда-то влекло, и они ни на минуту не задумывались, куда и зачем. Просто плыли себе по реке, а потом так же просто решили высадиться на берег.

На пару километров ниже по течению река внезапно расширялась, превращаясь в быстрый бурлящий поток, и еще через несколько сотен метров обрывалась с огромной высоты великолепным водопадом, в котором погибло множество доверчивых путешественников. Партизанам было не суждено когда-либо узнать об этом.

Они пристали к песчаному берегу, поросшему соснами, передохнули часок и снова двинулись в путь. Теплый летний вечер застал их на привале, который Салонюк объявил буквально за полминуты до того, как личный состав был готов поднять бунт против его тирании и деспотизма.

Все партизаны были заняты своими делами, только Маметов бродил неприкаянный и что-то бубнил под нос, размахивая руками. Но Тарас справедливо рассудил, что думать об этом будет немного погодя, потому что иначе скоро сам станет вести себя таким же образом.

Маметов тихо подошел к Сидорчуку и робко потрогал его за плечо:

– Моя стихи сочинять, твоя хотеть слушать?

Сидорчук деловито чистил пулемет, и его утомленная душа хотела только одного – покоя. Именно эту нехитрую мысль он и довел до сведения товарища по оружию:

– Маметов, дай мени спокою, отстань вид мене.

Маметов горестно вздохнул и направил свои стопы к Жабодыщенко, который сидел скрестив по-турецки ноги и что-то сосредоточенно латал. Этот бесконечный поход, во время которого они так сильно оторвались от своих и от линии фронта, плохо сказывался на личном имуществе Миколы – человека хозяйственного и аккуратного. Он как раз подсчитывал в уме убытки и повреждения, нанесенные ему немцами, и вскипал праведным гневом, который и поднимает наш миролюбивый народ на борьбу с захватчиками.

– А твоя стихи будет слушать? – с надеждой спросил Колбажан.

Жабодыщенко после войны вполне мог идти в профессиональные критики. Двухлетнее общение с партизаном Маметовым закалило его и сделало просто-таки незаменимым человеком для этого вида деятельности. Он сразу ухватывал самую суть и задавал единственно правильный вопрос. Вот и теперь Микола не ударил лицом в грязь:

– Про що, знов про Ташкент чи про маму?

Маметов гордо объявил:

– Моя партизанские стихи сочинять!

Жабодыщенко даже бровью не шевельнул. Повел бестрепетной рукой в сторону Салонюка и пояснил:

– Партизаньски – це до товарища Салонюка, а не до мене.

Эх, не знал про Миколу Жабодыщенко главный редактор литературного журнала «Заря Полтавщины», пятнадцать лет рыдавший над лирическими стихотворениями начинающих поэтов и многокилограммовыми рукописями будущих Толстых и Достоевских. Вот кто должен был писать рецензии и беседовать с молодыми авторами. Жаль, не состоялась их встреча, и «Заре Полтавщины» пришлось впоследствии напечатать многих желающих, что было гораздо проще, чем объяснить, почему это затруднительно сделать.

Нетерпеливый Маметов быстрой серной ринулся к командиру:

– Командира, моя, однако, стихи сочинять, сейчас твоя слушать.

Это было похоже на ультиматум, и Салонюк не стал уточнять, что его ждет в случае отказа. Опасаясь, чтобы его не прервали, Маметов затараторил:

Салонюк тоже был неслабый литературовед. По первой же строфе понимал и сюжет, и коллизии, и литературную ценность произведения. Он остановил подчиненного и крикнул:

– Так, Перукарников, возьми Маметова та давайте в дозор, бо хлопец без дила зовсем с ума сойдет. Который день ни одного нимця не убили – от ему и погано. Руки в ноги, идить и до вечери не повергайтесь!

Перукарников был страшно доволен поворотом событий:

– Есть до ужина, товарищ командир. Маметов, за мной бегом – арш!

Спустя несколько часов бесплодных шатаний по лесу фортуна сжалилась над нашими героями. Капризная, как и всякая дама, она внезапно решила подыграть им и вывела Перукарникова и Маметова к довольно широкой дороге. Судя по ее состоянию, этой дорогой пользовались часто, так что места оказались обитаемыми.

Партизаны обрадовались, потому что человеческая душа, хоть бы и вражеская, это гораздо лучше, чем всякие там Пульхерии Сиязбовны или трехглавый Гельс-Дрих-Энн, даже если ты о нем и не помнишь.

Они прошли по дороге совсем чуть-чуть и увидели вдалеке довольно приличное строение с вывеской. Бойцы шустро нырнули в лес и тихо прокрались поближе к зданию. Высунувшись из кустов, они внимательно изучили обстановку, а обстановка, надо сказать, была не слишком привычна советскому человеку, пусть даже и выросшему в Ташкенте.