Имя богини - Угрюмова Виктория. Страница 92

Лобелголдой почувствовал, что горло сжимает жестокая ледяная рука ужаса, но старался не подать виду – горд был правитель тагар и, несомненно, храбр.

– Здравствуй, брат, – прошелестела тень. – Узнал?

– Да, Дайн Дерхе. Узнал. И приветствую тебя от всего сердца.

– У меня мало времени, брат. Я пришел исполнить свой долг.

Хайя Лобелголдой вместо ответа склонил голову.

– Ты всегда придерживался мнения, что я напрасно положил людей там, в ущелье. Но я не умею жить стоя на коленях.

Узкие глаза Великого хана гневно блеснули, однако он не хотел спорить с призраком и подавил в себе желание запротестовать.

– Я не знаю, кто из нас прав, брат, – продолжала тень все тем же сухим, шелестящим голосом. – Даже теперь, пребывая в Заоблачных равнинах, я не знаю, кто из нас был прав. Возможно, что и ты, сберегший и сохранивший людей и страну.

Великий хан был сверх всякой меры удивлен словами Богдо Дайна Дерхе – при жизни он бы так , не сказал никогда.

– Но теперь я должен предупредить тебя, брат. И умолять, как может только один хан молить другого, – не дай погибнуть нашим детям и детям наших детей. Ибо . великое горе подступает к Джералану. Император Зу-Л-Карнайн влюбился в ведьму, которая поклялась уничтожить нашу страну. Если он на ней женится, Джералан погиб. Помни это.

– Что же я могу сделать? – тихо спросил Лобелголдой, которому эта оглушительная новость показалась не слишком правдоподобной; он сам не мог сказать почему.

– Она с маленьким отрядом будет пересекать Джералан в том самом месте, где я был убит. Их мало, Хайя, очень мало. Убей их...

Тень переместилась в сторону ложа, отчего правитель невольно подался назад.

– Я знаю, что ты мне не веришь, но я дам тебе знак. Твой сын жив, и он привезет тебе подтверждение моих слов. Не мешкай же тогда. У тебя немного времени.

Услышав, что Хентей-хан жив, владыка Джералана почувствовал себя безмерно счастливым, и все остальные слова доносились до него как сквозь стену.

– Выполни то, о чем я говорю тебе. – Голос тени стал настойчивым и жестким. – Выполни, ибо только так ты сможешь искупить свою вину.

– Какую вину? – воскликнул хан.

– Сам знаешь, брат. Сам знаешь. А сын жив... наш сын...

Тень воина медленно истаяла в лунном свете, оставив горький осадок в душе правителя.

Хайя Лобелголдой некоторое время сидел на ложе, свесив ноги и бессильно уронив руки вдоль тела. Затем поднялся и пошел к дверям.

В ту ночь Великий хан в сопровождении одного только палача посетил Южный дворец.

А Зат-Бодан, Бог Раздора, выскользнул из покоев хана и направился к своему повелителю, который ждал его у стен Дехкона – столицы Джералана. Тот был могуч и хорош собой, а голову его венчал шлем, сделанный из черепа дракона.

Утром по дворцу прокатилась страшная новость – была найдена мертвой в дальних покоях Южного дворца жена правителя Джералана – Алагат. Хан был не просто удручен смертью жены, но потрясен и оттого грозен и свиреп сверх всякой меры, что показалось удивительным его царедворцам: давно уже было известно, что хан охладел к Алагат сразу после рождения сына. Иногда шепотом даже называли причину этого охлаждения, но только при самых близких, самых проверенных друзьях... Впрочем кому какое дело? Возможно, Лобелголдой таким образом замаливал свою жестокую вину перед женой, любившей его до безумия. Или любившей до безумия, но не его? Но кому какое дело? Кому какое дело до того, на кого похож нынешний наследник, Хентей-хан, и не был бы ему к лицу знаменитый шлем с золотым ястребом, распростершим свои могучие крылья?..

Хентей-хана в Джералане любили столь же сильно, сколь ненавидели Хайя Лобелголдоя. Надо бы сказать – его отца. Но кому какое дело?..

Похороны Алагат были такими пышными, что подобной церемонии не помнили даже старики. Стадо из пятидесяти белоснежных быков было принесено в жертву у алтаря Ака-Мана. Пятьдесят черных, как тоска, ; съедавшая сердце владыки, быков были отогнаны к храму Джоу Лахатала, чтобы заступился перед своим безглазым братом за жену хана и мать наследника. И пятьдесят серых, как туман, как беспросветное прошлое и несуществующее будущее, быков были отданы самому Баал-Хаддаду – Богу Мертвых, – чтобы радушно принял свою гостью и воздал должное ее сану.

Целый день курились благовония и в храмах остальных божеств, а по всему Джералану молились люди, чтобы облегчить последний путь Алагат.

Она проплывала над толпой, подставив безжалостному слепому солнцу свое изможденное, искаженное болью и мукой лицо, лежа в золотой ладье, которую несли на поднятых руках двадцать самых сильных воинов. В этой ладье ее положили в могилу и насыпали огромный курган – десять тысяч человек сносили землю для могильного холма ханской жены.

Поговаривали, что Хайя Лобелголдой пышно, но слишком поспешно распростился с супругой, – а вдруг сын захотел бы в последний раз увидеть мать? Но тщетно ждали бальзамировщики приглашения во дворец владыки – одетая в лучшие свои одежды, украшенная драгоценностями, ушла Алагат на Заоблачные равнины, не дождавшись приезда Хентей-хана.

Вместе с женой похоронил хан двенадцать самых лучших жеребцов из своих табунов, двенадцать молодых и сильных рабов и красавиц рабынь. И еще похоронил свою тайну.

А вечером того же дня трое всадников на взмыленных лошадях ворвались в Дехкон через Восточные ворота и. бешеным галопом промчались прямо ко дворцу. Хентей-хан с победой возвращался домой, и гонцы торопив лись сообщить повелителю о его прибытии.

Нельзя сказать, что молодой Хентей вырос жестоким и бесчувственным, что он вовсе не любил свою мать. Но, с другой стороны, он давно уже вышел из детского возраста, командовал конным корпусом и редко бывал в Дехконе. Еще реже он встречался с Алагат в течение последних десяти лет. Поэтому смерть матери его огорчила, но не заставила страдать. Он принес богам все положенные жертвы, не дав себе ни минуты отдыха с дороги. Он пришел к могильному кургану и вылил на землю полную чашу драгоценного черного вина. И сразу после этого помчался во дворец, к отцу. В душе наследный хан оставался двенадцатилетним мальчишкой, которому очень важна была похвала Лобелголдоя, чего бы она ни касалась. И победа под стенами ал-Ахкафа – победа, которой Зу-Л-Карнайн был в большой степени, обязан и тагарам, казалась Хентею неполной до того, как отец одобрит его.

Двое мужчин сидят на высоких шелковых подушках, набросанных поверх ярких толстых ковров, пьют вино и ведут неторопливую беседу. Зал, в котором происходит разговор, невелик, и в нем больше никого нет, если не считать, конечно, остроухих черных собак – самых надежных и верных в мире охранников, которых нельзя ни подкупить, ни улестить. Это страшные звери. В холке они достают до пояса взрослому мужчине, а их мощные тяжелые лапы, кажется, состоят из одних мускулов. Предки этих псов жили в далеком Хадрамауте, где их специально выращивали и обучали охранять хозяина. Каждая такая собака стоит целое состояние. На верхние клыки у них надеты специальные металлические наконечники трехгранной формы, отчего укус такого пса очень болезнен, а от раны остаются глубокие шрамы и увечья на всю жизнь.

Хентей-хан протягивает руку и ласково треплет за ушами своего любимца. Этот пес лежит в стороне от остальных, рядом с молодым ханом, – он чужой в этом дворце, потому что постоянно сопровождает хозяина в его путешествиях, и под стенами ал-Ахкафа он тоже побывал.

– Я сам не видел этого, отец, но все в один голос твердят, что действительно Арескои и Малах га-Мавет встали плечом к плечу против императора. И тогда западный исполин осмелился им угрожать. И даже хуже того – чуть не убил самого бога войны.

– В это я не могу поверить, – бесстрастно отвечает Хайя Лобелголдой, вглядываясь в лицо сына.

Он повзрослел, посерьезнел, и в уголках рта у него появились морщинки, которых прежде не было. Владыка Джералана разглядывает сына, и ничто, кроме любви, не наполняет его сердце.

– Я бы тоже не поверил, отец. Но все это Сагадай видел своими глазами. А ты знаешь, как он не любит Зу-Л-Карнайна. Он бы не стал превозносить его или близких ему людей. Но он клянется, что на стороне аиты встал сам Траэтаона.