Живи с молнией - Уилсон Митчел. Страница 102

Тернбал снова посуровел и крепко сжал бледные губы.

– Сначала надо иметь в руках патент.

– О, нет, – любезно ответил Эрик. – Давайте сделаем это до того, как подадим заявку на патент.

Тернбал поднялся, угрожающе нагнулся над столом и вдруг, неожиданно для себя, расхохотался.

– Ах, вы нахальный щенок!.. Ей-богу, будь я проклят!.. – тон его был почти ласков. – Только это надо проделать очень ловко.

Эрик кивнул.

– Мы с вами одинаково смотрим на дело, – сказал он. – И мы с вами понимаем, в чем суть… хозяин!

6

Эрик вышел от Тернбала с окаменевшим лицом. На губах его застыла слабая улыбка, но сердце все еще колотилось от пережитого страха. Пусть теперь кто-нибудь только попробует оспаривать правильность его позиции! Разве можно иначе разговаривать с таким сукиным сыном, как Тернбал? Он поступил с Тернбалом нечестно? Вздор! А разве Тернбал поступает с ним честно? «Мои деньги», – сказал Тернбал. «Ну что ж, – думал Эрик, – твои деньги – мой станок; мы заключим сделку».

Эрик знал, что ведет очень рискованную игру, и ему захотелось убедиться в ценности работы, проделанной им с тех пор, как Фабермахер зимой проверял его расчеты. Ему понадобилось восемь часов, чтобы собрать и привести в порядок все свои заметки и вычисления – он решил показать их Мэри. Эрик вручил ей рукопись, и она обещала прочесть ее на следующее утро. Но прошло два дня, а Мэри еще не принималась за нее.

– Все некогда, – сказала она, одеваясь, чтобы идти с ним обедать.

– Ты же знаешь, как для меня это важно. – Он стоял в дверях спальни, наблюдая за ней.

– У меня накопилось так много работы. Ведь я через неделю уезжаю. Что тебе стоило попросить меня об этом раньше.

– Тогда у нас не было на это времени. Мы были заняты другим.

– Не говори об этом с такой горечью.

– Никакой горечи у меня нет. Мы просто опоздали на несколько лет, вот и все.

– Ну вот, разве это не горечь?

– Не знаю, что это такое, – сказал он и вышел в другую комнату.

Взяв приготовленную для нее рукопись, он крикнул ей в спальню:

– Значит, ты очевидно, так и не успеешь просмотреть мою работу?

– Оставь ее, может, я и займусь ею, если выберу время.

Конечно, она ею не займется, это чувствовалось по ее тону.

– Мы можем вернуться сюда после обеда, – сказал он.

Она молчала, а он упрямо ждал ее ответа. Перед тем они условились пойти в какой-нибудь ресторан, где есть установка для искусственного охлаждения воздуха, а потом в кино – в любое кино, лишь бы там было прохладно. Несколько недель тому назад они высмеяли бы подобное времяпрепровождение, сегодня же, сговариваясь по телефону, они решили, что дома слишком жарко. Она молчала, потому что все это начинало ее раздражать. Но он решил ее переупрямить.

– Ну ладно, – наконец сказала она довольно резко. – Раз тебе этого хочется – пожалуйста.

– Вот как! – сказал Эрик, снова подходя к двери. – А помнишь, что ты говорила об этой работе несколько месяцев назад? Тогда ты считала, что это – дело огромной важности.

– Ну хорошо, я же сказала, что займусь ею.

– Только потому, что я к тебе пристаю. – Теперь, когда она была одета и стояла перед ним, строгая и привлекательная, теперь, когда она снова уходила из его жизни, когда он знал, что не любит ее, его опять, как прежде, неудержимо потянуло к ней. И она, видимо, поняла, что в нем происходит, потому что выражение ее лица смягчилось, а в глазах засветились жалость и раскаяние.

– Черт с ней, с этой работой, – отрывисто сказал он. – После обеда пойдем в кино.

– Эрик, – ласково сказала она, – не будем ссориться.

– Мне самому это очень неприятно, Мэри. Это… это так недостойно. Мэри, послушай, мне было очень хорошо. Я любил тебя, может быть, еще и сейчас люблю. Но мне не нравится то, что между нами происходит. Мне даже трудно разобраться, в чем дело.

– Что ж, все идет своим чередом, – сказала она. – Ну, я готова. Мы можем вернуться после кино.

– Нет. Тебе мой проект давно надоел. И раз так, то лучше не теряй на него времени.

– Эрик, пожалуйста, не обижайся. Это же так понятно. Я увлеклась собственной работой, и ты сам знаешь, как это бывает: все другие проблемы кажутся тогда гораздо менее важными.

– Да, конечно, – сказал он. – Конечно.

– Только не начинай опять сначала, Эрик.

– Не буду, даю слово. Простимся – и делу конец.

– Успеем проститься, у нас еще целая неделя.

Эрик молча улыбнулся. После обеда они не вернулись к ней и, как было условлено, пошли в кино. Ни тот, ни другой не настаивали на возвращении. Когда они вышли из кино, Мэри решила, что вернется домой одна. Они наспех поцеловались, условившись позвонить друг другу на следующий день. И как ни было им грустно, как ни терзали их сожаления о прошлом, оба разошлись по домам, испытывая большое облегчение.

Этот поцелуй был последним до самого ее отъезда. Эрик провожал ее на вокзал, и у входа на перрон они снова поцеловались. У нее в глазах стояли слезы, у Эрика спазма сжала горло, но они молча пожали друг другу руки, и она быстро пошла к вагону. Эрик долго смотрел ей вслед, потом медленно отвернулся, ощущая глубокую печаль.

7

В ноябре, когда Эрик убедился наконец, что его сверхскоростной резец отвечает всем требованиям, он не только понял, что все худшее уже позади, но ему казалось, будто гигантские качели, на которых он долго стоял в полной неподвижности, вдруг пришли в движение, увлекли его вверх, и теперь, стремительно рассекая воздух, он взлетает все выше и выше. Вся его прошлая жизнь со всеми разочарованиями, неудачами и страданиями осталась где-то далеко внизу.

Эрик начал с одной только идеи, подкрепил эту идею неоспоримо прочной математической теорией, проверил ее на опытах, облек эту теорию в плоть и мускулы, потом создал свое детище, успешно применив проверенную теорию для решения практической проблемы – и все это с помощью своего собственного мозга, своих собственных рук; он самостоятельно совершил весь этот творческий цикл. И сознание, что теперь он сможет довести дело до успешного конца, наполняло его такой радостью, какой он никогда в жизни еще не испытывал.

Поворотный момент в его работе наступил, когда станок выдержал пятиминутное испытание при полной нагрузке и резец ни разу не заело.

До тех пор самое продолжительное испытание длилось менее тридцати секунд. Эрик высчитал, что за пять минут его станок проделал часовую работу обычного фрезерного станка. Его резец имел еще одно преимущество: он не давал стружки. Он просто вырезал сплошной кусок стали, который можно было использовать для любой цели. Эрик был так взволнован, что в этот день уже не мог продолжать работу. Он надел шляпу, пальто и вышел, даже не пытаясь скрыть счастливую улыбку.

Согнувшись от ветра, он пересек Мэдисон-сквер-парк и вышел к Пятой авеню. Станок работал пять минут; от этого недалеко и до четырех часов; главное, трудный путь уже позади – огромный путь, приведший его от пустоты к этим тремстам секундам, которые решали все.

Эрика переполняла необычайная легкость, он готов был обнять весь мир, и ему не терпелось поделиться с кем-нибудь своей радостью. Он решил отпраздновать этот день с Сабиной.

Он заехал на такси в банк, взял пятьдесят долларов, потом сел в другую машину и, с трудом пробравшись сквозь предпраздничную толпу (близился день Благодарения), купил два билета в партер на «Торг в Луизиане». Из театра он позвонил в ресторан Вуазэна и заказал столик на двоих к семи часам вечера. Затем он вернулся пешком на Мэдисон-сквер. Асфальтовый тротуар казался ему мягче пуха. Зайдя в цветочный магазин, Эрик выбрал крупную орхидею, потом передумал и купил целую связку мелких полураспустившихся орхидей. Блаженная радость разгоралась в нем все больше и больше. Его озарила еще одна мысль, которая заставила подпрыгнуть его сердце и быстрее бушевавшего на улице ветра помчала в игрушечный магазин Шварца.