Музыка грязи - Уинтон Тим. Страница 51

– Неправильный? – говорит Фокс.

– Никогда не исполнял закон, видишь ли.

– Инициация.

– Вот-вот. Ни народа. Ни страны.

– А ты?

– Я? Я принадлежу Иисусу Христу. Нравится или нет. Как они тебя раз искупают, так ты навечно – их. Все равно. Никакому другому ублюдку меня не заполучить.

Аксель появляется из сгущающегося закатного мрака с глыбой кровавого мяса; она свисает с его плеча, как седло. Фокс пьет свой черный чай, от которого кривится рот, а эти двое разводят костер и режут мясо на мраморные дольки и жарят их на углях.

Они едят поодаль от костра, где прохладнее, и в наступившей темноте пламя – единственный источник освещения.

– Говядина, – говорит Фокс.

– Утром убили.

– Паф, – говорит Аксель, подражая ружейному выстрелу.

Фокс размышляет над иронией того, что он оказался среди собратьев-браконьеров. Мензис объясняет, как они живут дарами леса, когда под рукой не оказывается скота, как Аксель гордится тем, что умеет охотиться на варанов и птиц, умеет подстрелить случайного крокодила и разнюхивать лакомства вроде сотов из ульев местных пчел. Он знает все ягоды, у него инстинкт, хотя Мензису больше по душе говядина, пресные лепешки и чай, – поэтому-то они и стоят лагерем на краю плато. Тут поблизости есть вода, и иногда случается какой-нибудь искатель приключений на колесах, которого надо спасти от него самого в обмен на драгоценные продукты. Фокс спрашивает, не бывает ли им одиноко, и Мензис смеется. Акселю, говорит он, плевать на девчонок, но им бы обоим хотелось заиметь нескольких собак, с которыми можно спать вповалку ночами. Мензис признается, что однажды был женат. Называет все тюрьмы, в которых сидел. Он путешествовал гораздо больше, чем Фокс.

Мензис поднимается на ноги и роется возле хижины, а потом разгорается свет, и Фокс ощущает запах керосина. Мензис спотыкается, и что-то со звоном падает на землю; он ругается, чуть не уронив лампу.

– Сегодня особый случай, – провозглашает он, ставя лампу рядом в грязь.

– На что ты там наткнулся?

– Да гребаная гитара.

– Моя, – говорит Аксель.

– Любит побренчать, – говорит Мензис. – Но горюет. Не может ничего сыграть, она расстроена. Это его убивает. Ужас.

Аксель идет к хижине и возвращается с дешевой корейской гитарой, которая сплошь покрыта мучнистой росой, но все еще блестит от потрескавшегося на солнце лака. Он двумя руками протягивает гитару Фоксу, а тот ставит ее на ботинок и крутит за гриф. Он прижимает гитару к своей пропотевшей рубашке и быстро настраивает. Струны стали пушистыми от коррозии. В его пальцах появляется странное ощущение непорочности.

– Играй, – говорит Аксель.

– Э…

Аксель и Мензис выжидающе смотрят на него с открытыми лицами, полными надежды.

– Какую музыку хотите? – спрашивает он.

– «Слим Дасти», – объявляет мальчик.

Фокс играет «Пивную без пива», а они подпевают, и слова, кажется, совсем не те. Ему все равно; он ненавидит эту песню. Но они продолжают тихо напевать, присев на корточки, их глаза задушевно прикрыты, а в небе вспыхивают молнии. Когда песня кончается, Аксель испускает глубокий вздох.

Все молчат. Фокс еще подстраивает гитару и начинает наигрывать скорбную ирландскую мелодию, просто чтобы заполнить тишину, чтобы скрыть, что разволновался. Начало мелодии тянется, как резина, но потом музыка овладевает им. Он берет аккорды и чувствует, что его начинает отпускать, когда он ощущает наросты ржавчины под пальцами, когда понимает, что мелодия с каждым новым аккордом как бы предлагает сделать ее еще изысканнее; и когда он завершает круг, он не может остановиться, ему приходится продолжать, на этот раз гораздо увереннее, сплетая еще более сложный гобелен. Чувство уходит, но он никак не может остановиться. Он переходит к регтайму в той же тональности, просто чтобы сменить ритм. Сам того не желая, он несколько раз пробегает пальцами по струнам, и это согревает и расслабляет мышцы. Струны похожи на проволоку. И все же он склоняется над гитарой и сплетает звуки. Запястье с непривычки покалывает, но ему все равно удается играть стройное вибрато. Жестяной, игрушечный тон гитары звенит у него в груди. Музыка. И она никого не ранит.

Он останавливается, когда мальчик встает и идет в хижину из веток.

– Он в порядке?

– Не может играть. Немножко застыдился, понимаешь ли.

– Я не хотел…

– Любит он побренчать. Ты его научи.

– Но я уйду утром, – говорит Фокс.

– Это жалко.

У Фокса появляется идея, и он настраивает инструмент на ре-диез. Пробует сначала в миноре, но чувствует, что это будет звучать слишком скорбно. Он пробует в мажоре и бренчит на гитаре одной рукой.

– Аксель?

– Он не выйдет, Лю.

– Аксель. Я настроил так, что ты сможешь сыграть этот аккорд, видишь?

Гитара звенит.

– Смотри! Одной рукой. Только положи палец сюда и… слушай. Это соль. Просто. Вверх-вниз. Даже держи ты в свободной руке бутылку – и то получится. Аксель!

Мальчик не выходит. Фокс пожимает плечами и кладет гитару на землю. Она звенит ре-мажором, и Мензис заговорщически улыбается.

– Эта земля, – бормочет Фокс. – Это собственность станции?

– Национальный парк.

– Вон что.

– И аборигенская земля тоже. Но целиком из боксита. Из которого алюминий, знаешь?

– Боксит?

– Все передрались. И аборигены тоже. Те парни с этими. Юристы. Ужас.

– И что, по-твоему, случится?

Мензис пожимает плечами.

– Да выгонят нас раньше или позже. Или парень из перерабатывающей, или парень из правительства, или скотовод. Или абориген. Именно.

– Не понимаю.

– Вот именно так. Абориген в костюме. С бумажками в руках. Вполне может быть.

Отдаленный раскат грома разносится над верхушками деревьев.

– Ты потерялся, Лю?

– Нет еще.

– И куда ты идешь?

– Туда, где тихо.

Мензис в сомнении трясет головой. Начинает накрапывать дождь. Они ложатся спать. Фокс разворачивает спальник под брезентовым навесом и слушает судорожную скороговорку дождя.

…Ночью он просыпается оттого, что Аксель склонился над ним.

– Ты неправильный человек? – спрашивает он испуганным шепотом.

– Неправильный? Нет. Я… я просто парень, Аксель.

– Возьми мою вундалу. За музыку. Хорошо?

– А?

– Пойдешь на веслах отсюда мимо Видъяльгура, туда. Найдешь тех людей.

– Хорошо.

– Полетишь. Как я, да? Во сне я лечу. Лечу в море. В Дуругу.

– Дуругу?

– Это острова. Далеко. Куда идут дьюару. Прошлые люди, дьюару, духовные люди.

Фокс пытается понять его.

– Аксель, – бормочет мальчик, поглаживая голую грудь. – Ось. Колесо вертится на мне.

И долго после того, как ушел мальчик, Фокс лежит, думая о горячей убежденности Акселя, что он что-то значит, что он центр чего-то, даже если Фокс или он сам не могут понять, что это могло бы быть. Чудесное заблуждение. Фокс завидует ему. Нельзя ему не завидовать, когда колесо все время переезжает тебя. Поэтому-то ты и убегаешь, выбираешься из-под него, чтобы остаться в живых.

– Ты хоть знаешь, куда едешь? – спрашивает Мензис утром, когда Фокс собирается взвалить рюкзак на плечи.

Аксель исчез; его почерневшие лепешки лежат на крышке котелка.

Фокс разворачивает карту и показывает Мензису архипелаг, раскинувшийся вдоль залива. Он хочет обойти изгиб побережья, пока не приблизится к самому большому острову, который отделен от материка узким проливом. Он пока не придумал, как его пересечь. У него есть мачете, так что, может быть, ему удастся сделать плот.

Мензис поджимает губы.

– Хм. Аксель, наверное, уже это знает. Точно. Он сказал, что собирается дать тебе лодку. Читает твои мысли, Лю.

– У него правда есть лодка?

– Или ты пойдешь черт-те куда. А потом что? Поплывешь? Бери его лодку. Подарок за музыку, понимаешь ли. Здесь, на черном пляже. Жди высокой воды. Греби через пролив. Все будет нормально. Правильная лодка, Лю. Хорошая. Но слушай. Видишь эту землю? – говорит он, показывая на западную оконечность залива. – Не ходи туда, ладно?