Навеки твоя Эмбер. Том 2 - Уинзор Кэтлин. Страница 4

Эмбер снова оставила его одного и помчалась на кухню. Варево из трав уже кипело, но не очень бурно. Эмбер не теряла времени на ожидание: она стала обшаривать полки шкафа в поисках съестного, но, поскольку еду ей доставляли из таверн, она обнаружила лишь апельсиновые бисквиты, банку вишен, несколько бутылок вина и одну бутылку бренди. Составляя мысленно список того, что необходимо приобрести, и не отрывая взгляда от кипящего в чайнике отвара, она внимательно прислушивалась к звукам из спальни.

Когда она вернулась, Брюс лежал и глядел на нее. Она заметила, что его только что вырвало на пол. Его лицо выражало покорность и раскаяние, будто он совершил нечто постыдное. Казалось, он хотел заговорить с ней, но смог только обессиленно откинуться на постель. Эмбер приходилось слышать о мужчинах, которые утром чувствовали себя хорошо, а ночью того же дня умирали от чумы, но до сегодняшнего дня ей представлялось маловероятным, чтобы болезнь могла развиваться так быстро.

Чувство беспомощности охватило Эмбер.

Сара обучила ее, как. надо ухаживать за человеком, когда у него лихорадка или оспа, что делать при ожогах или болях в желудке, но чума оставалась таинственной, страшной и непонятной болезнью. Некоторые считали, что чума поднимается из-под земли подобно ядовитому злому духу, проникает через поры, передается при соприкосновении. Но никто не знал и даже не притворялся, что знает истинную причину возникновения болезни, и почему иногда приходит опустошительная эпидемия, и как лечить этот страшный недуг. Но Эмбер чувствовала, что должна помочь, ей нужно было с кем-нибудь посоветоваться.

Встав на колени, она стала вытирать следы рвоты с рубашки Брюса. «Пошлю Иеремию за доктором, – подумала она. – Он-то, по крайней мере, знает, что нужно делать».

Когда она попыталась заставить Брюса выпить отвара из трав, он оттолкнул кружку и выругался.

– Воды! Пить хочу, ужасно хочу пить!

Он высунул язык, стараясь облизнуть губы, и Эмбер увидела, что язык распух и покраснел.

Она принесла кувшин холодной воды из кухни, и Брюс выпил три кружки подряд, жадно глотая воду, потом с глубоким вздохом снова откинулся на постель. Подождав некоторое время, Эмбер снова взбежала наверх и постучала в комнату слуг. Не получив ответа, она распахнула дверь.

В комнате никого не было. На полу валялась грязная одежда, но раскрытый шкаф был совершенно пуст, так же как выдвинутые ящики комода. Слуги собрали свои вещи и ушли.

– Удрали, смылись! – пробормотала Эмбер. – Да покарает Господь этих неблагодарных тварей!

Она сразу бросилась вниз по лестнице, потому что боялась оставлять Брюса одного даже на минуту,

Он лежал неподвижно и что-то бессвязно бормотал, казалось, в бреду. Эмбер намочила платок холодной водой и положила ему на лоб, поправила простыни и одеяла, вытерла пот. Потом начала прибирать в комнате: подняла брошенную одежду и повесила просушить на спинки стульев, принесла ведро на случай, если его снова вырвет, а также серебряный ночной горшок. Она работала не останавливаясь, не давая себе времени для размышлений.

Было уже почти десять, и улицы опустели, лишь изредка слышался шум проезжавшей кареты да крик мальчика-посыльного. Вскоре до Эмбер донесся звон колокольчика ночного сторожа и его слова нараспев:

– Одиннадцатый час прекрасной летней ночи, и все спокойно!

Брюса рвало еще дважды, и Эмбер подносила ему ведро, помогала сесть, закрывала грудь чистым белым полотенцем. Когда он пытался встать с постели, она силой укладывала его снова; она поднесла ему горшок и тут увидела большую красную опухоль в паху – это было начало бубонной чумы. Рухнула последняя надежда.

Глава тридцать четвертая

Ночь тянулась невероятно медленно.

Эмбер навела в комнате порядок и принесла свежей воды из большого бочонка, стоявшего в кухне, умыла лицо, почистила зубы, энергично расчесала волосы и выкатила из-под кровати низкую кушетку на колесиках. Она улеглась, но чувство вины продолжало преследовать ее: только она начинала погружаться в сон, как резко вздрагивала и просыпалась от мысли, что с Брюсом случилось что-то ужасное.

Но когда вставала и подходила к нему со свечой в руке, то видела, что Брюс лежит, как и раньше, беспокойно ворочается и бормочет неразборчиво, а лицо искажено гневом и отчаянием. Она не могла понять, в сознании он или нет, потому что, хотя глаза оставались приоткрытыми, он, казалось, не слышал ее, когда она к нему обращалась, и вообще не замечал ее присутствия. Порой среди ночи его потливость прекращалась, кожа становилась сухой и горячей, шея краснела, пульс учащался, дыхание становилось прерывистым, иногда он кашлял.

Часа в четыре начало светать, и Эмбер решила больше не ложиться, хотя глаза у нее щипало, а голова кружилась от усталости. Она надела сорочку, нижнюю юбку, туфли на высоком каблуке и платье, которое надевала накануне и которое без корсажа не могла застегнуть спереди. Она торопливо провела гребнем по волосам, сполоснула лицо, но не стала ни пудриться, ни приклеивать мушки. Ей впервые было безразлично, как она выглядит.

В комнате стоял тяжелый запах – все окна были закрыты. Эмбер не боялась прохлады, но она, как и многие, верила, что ночной воздух смертелен для заболевшего человека. Кроме того, она придерживалась деревенской приметы, что, если в доме есть больной, смерть не может проникнуть за порог, когда все двери и окна плотно закрыты и заперты. Дурной запах был очень сильным, Эмбер поняла это, только когда раскрыла дверь в гостиную и вдохнула свежего чистого воздуха. Тогда она разожгла в спальне камин и бросила туда пригоршню сушеных ароматных трав.

Потом заправила кушетку, на которой спала, и задвинула ее обратно под кровать. Брюс выглядел спокойнее, чем раньше. Эмбер вынесла помойное ведро и горшок, вылила содержимое во дворе. Затем вышла еще дважды и принесла свежей воды. Ей давно не приходилось заниматься простой домашней работой, и сейчас она подумала, как же это утомительно и тяжело.

Брюс по-прежнему мучился жаждой, и, хотя Эмбер подавала ему кружку за кружкой, жажда не проходила. Вскоре его вырвало этой водой. Его рвало снова и снова, и с таким надрывом, что казалось, он изрыгнет собственные внутренности. И каждый раз после приступа рвоты он сильно потел, был измученным, почти терял сознание. Эмбер подставляла ему ведро, поддерживала за плечи и наблюдала за ним с ужасом и жалостью.

«Он может умереть! – думала она, держа миску у его подбородка. – Он может умереть, я знаю! О! Эта проклятая, мерзкая чума! Ну почему она обрушилась на нас! Почему он заразился? Почему именно он а не кто-нибудь другой!»

Вот он снова откинулся на подушки, лег на спину; и неожиданно для себя Эмбер прильнула к нему, потрогала его руки – мускулы были по-прежнему крепкими и твердыми под загорелой кожей. Эмбер заплакала, крепко сжимая его, словно стараясь не отдать его Смерти. Она повторяла его имя вперемешку с проклятиями и словами любви, ее рыдания становились все отчаяннее, пока не превратились почти в истерику.

Из этого приступа острой жалости к себе и исступленного отчаяния ее вернул к. реальности Брюс: он погладил ее по волосам и приподнял ее голову. Залитое слезами лицо, искаженное рыданиями и стыдом за сказанные слова…

– Эмбер…

Его язык распух так, что еле умещался во рту, его покрывал толстый слой беловатого налета, края оставались красными и блестящими. Взгляд был тусклым, однако было заметно, что впервые за прошедшие часы он узнал ее и сейчас старался собраться с мыслями и высказать их.

– Эмбер… почему… почему ты не уехала? Эмбер взглянула на него, как. загнанное животное.

– Я уезжаю, Брюс. Уезжаю. Я уже уезжаю.

Она сделала движение руками, но сдвинуться с места не могла.

Он отпустил ее волосы, глубоко вздохнул и откинул голову.

– Да хранит тебя Господь. Иди же, пока… – Слова едва можно было разобрать. Он почти затих, хотя продолжал тихо бормотать.

Эмбер медленно и осторожно отодвинулась, ее охватил страх, ибо она слышала немало историй о том, что больные чумой сходят с ума. Ее прошиб пот облегчения, когда наконец она встала на ноги и оказалась вне его досягаемости. Но слезы прекратились, и Эмбер осознала, что, если она хочет хоть чем-то помочь Брюсу, ей надо держать себя в руках, делать все, чтобы облегчить его страдания, и молиться Богу, чтобы он не умер.