Шпион по призванию - Уитли Деннис. Страница 77

– В самом деле? – пролепетал Роджер, пытаясь сообразить, каким образом разоблачение его долгого обмана скажется на достигнутых им успехах.

– Разумеется, – подтвердил аббат, осторожно опускаясь на стул возле кровати. – Но, пожалуйста, не расстраивайтесь из-за этого. Очевидно, по каким-то причинам вы предпочитаете выдавать себя за француза, а я никогда не злоупотреблю доверием, приобретенным подобным образом.

Несколько успокоившись, Роджер пробормотал слова благодарности, а потом осведомился об исходе вчерашней стычки с разбойниками.

– После того как я ранил одного из них, второй сбежал, – ответил аббат, – но это были не разбойники, а наемные убийцы, которые напали на нас с целью разделаться со мной. Разбойники никогда не пускают в ход оружие без крайней необходимости, а эти головорезы начали стрелять еще до того, как мы смогли показать им кошельки. У меня есть предположение относительно того, кто их нанял. Если я не ошибаюсь, это был граф де Келюс.

Роджер удивленно посмотрел на него:

– Вы имеете в виду этого мерзкого полукровку – близкого друга месье де Рошамбо?

– Совершенно верно. Но позвольте предупредить вас, мой юный друг, чтобы вы не использовали подобных выражений в присутствии тех, кто мог бы донести их до ушей месье де Келюса. Тот факт, что его мать была мулаткой, не сводит на нет древнюю родословную по отцовской линии; к тому же он весьма могуществен и мстителен. Де Келюс богат как Крез 104, поэтому с моей стороны было немалым триумфом отвоевать у него мадемуазель Олимпию, которая, на мой взгляд, самая хорошенькая из всех девушек, поющих в опере.

– Вы недооцениваете собственную внешность, месье аббат, – рассмеялся Роджер. – Едва ли какая-нибудь женщина будет колебаться в выборе между ней и деньгами месье де Келюса, так как я не могу представить себе более ужасной судьбы для любой девушки, чем оказаться в его объятиях.

Де Перигор поклонился:

– Благодарю за комплимент. Такой олух, как Келюс, будучи не в состоянии вызвать меня на дуэль из-за моего духовного сана, вполне способен попытаться меня убить. К счастью, эти негодяи не знали меня в лицо и, думая, что каждый аббат носит сутану, приняли за меня беднягу д'Эри и прикончили его.

– Что? Д'Эри мертв? – воскликнул Роджер.

– Увы, да. Убит выстрелом в сердце. Я тоже был бы мертв, если бы вы не выбили пистолет у второго мерзавца. Поэтому я у вас в долгу, который едва ли смогу вам уплатить. Я высоко ценю свою жизнь, так как она предоставляет мне бесконечное число развлечений. Надеюсь, вы будете считать меня вашим другом и позволите оказывать вам услуги при каждом удобном случае.

Роджер улыбнулся, понимая, что достиг очередного успеха, завоевав признательность столь влиятельного покровителя.

– Я рассматриваю вашу дружбу как великую честь для меня, месье аббат, – сказал он, – ибо я, как вам известно, всего лишь секретарь месье де Рошамбо.

Аббат бросил на Роджера проницательный взгляд и, будучи весьма любопытным по натуре, попытался выяснить причину, по которой юноша выдавал себя за француза:

– Это верно – сейчас вы всего лишь секретарь, но ваше теперешнее положение далеко от того, которого вы могли бы добиться, особенно в наши дни, или, возможно, занимали в прошлом. Вероятно, подобно многим вашим соотечественникам, вы были вынуждены покинуть родину из-за якобитских симпатий и, оставшись без денег, зарабатывать себе на жизнь как могли.

– По материнской линии я происхожу из якобитской семьи, – признал Роджер. – Мою мать до замужества звали леди Мэри Макэлфик, а мой дед был графом Килдоненом.

– Как тесен мир! – воскликнул де Перигор. – Я ведь знаю его. Хотя нет – должно быть, я знаком с вашим дядей.

Роджер кивнул:

– Очевидно, это мой дядя Колин. Тут у вас передо мной преимущество, так как моя мать поссорилась с семьей из-за брака с моим отцом, и я никогда не встречался с родственниками по материнской линии. Дяде Колину сейчас, наверное, около пятидесяти, и говорят, что я похож на него.

– Глядя на вас сейчас, я тоже замечаю сходство. Лорд Килдонен был в Париже прошлой осенью и этой весной. Он прервал путешествие по Франции и провел зиму в Риме со старым джентльменом, которого вы, несомненно, считаете вашим законным монархом.

Роджер был избавлен от ответа на этот трудный вопрос так как аббат поднялся со стула и продолжал:

– Но я забыл, что вы еще больны. Мне не следовало утомлять вас болтовней. Мы поговорим завтра. А пока что спокойной вам ночи и приятных сновидений, месье шевалье де Брюк.

На момент Роджер был ошарашен, но успел опомниться и пожелать хозяину доброй ночи, прежде чем тот, грациозно прихрамывая, вышел из комнаты. Потом он задумался над их странной беседой. До сих пор ему не приходило в голову, что во Франции, будучи внуком графа, он имеет полное право называть себя шевалье и прибавлять дворянскую приставку «де» перед фамилией. Его интересовало, как это могло бы отразиться на отношениях с Атенаис. Такой волшебный пропуск позволил бы ему пересечь лежащий между ними барьер, хотя и не возвысил бы его до ее положения. Отец никогда бы не позволил Атенаис выйти замуж за безземельного шевалье; к тому же она находилась в далекой Бретани, а он еще не помирился с ней.

На следующий день доктор пришел снять его бинты. Пуля лишь оцарапала кожу на голове, и теперь было достаточно полоски пластыря. Чтобы прочистить рану, пришлось выстричь прядь волос шириной в дюйм, но после полудня явился цирюльник аббата и сделал Роджеру прическу по последней моде, почти полностью скрывшую пластырь.

Вечером де Перигор снова нанес ему визит, и Роджер, обдумав за день дальнейший образ действий, поведал ему об основных событиях, в результате которых он стал секретарем маркиза де Рошамбо. Роджер ничего не рассказал об Атенаис и позволил аббату продолжать верить, будто якобитские симпатии были главной причиной его прибытия во Францию. Этим симпатиям он приписал и свою ссору с отцом.

Не то чтобы Роджер не доверял аббату, но он опасался, что полная правда поставит его в неловкое положение. В течение последних сорока лет многие британские подданные, придерживавшиеся якобитских убеждений, служили под французским флагом, и некоторые достигли ответственных постов, воюя против собственной страны. Поэтому роль якобита избавляла Роджера от угрозы, что аббат может счесть своим долгом информировать маркиза о верном королю Георгу III англичанине, который обманом устроился к нему секретарем. Роджер добавил, что, пока ему приходится зарабатывать на жизнь службой, он предпочитает скрывать свое подлинное происхождение, и де Перигор счел это решение разумным.

Когда Роджер умолк, аббат задумчиво промолвил:

– Мне следовало поступить подобно вам и найти в себе мужество порвать с семьей, не позволив им принудить меня стать священником, но, учитывая мою искалеченную ногу, иная карьера казалась для меня невозможной.

– Вы родились калекой? – спросил Роджер.

– Нет, я стал им из-за несчастного случая. В детстве меня поручали деревенским беднякам, у которых не было времени толком за мной присматривать. Я упал, ушибом пренебрегли, и это дорого мне обошлось. Как старший сын моего отца, графа де Талейран-Перигора, я был его наследником, но, когда выяснилось, что я никогда не смогу носить оружие из-за хромоты, он выхлопотал у короля разрешение лишить меня наследства в пользу моего младшего брата.

– Суровое решение. Должно быть, у вас было несчастное детство.

– Не более несчастное, чем у большинства детей французских дворян. Мои родители оставались для меня почти чужими – я ни разу не ночевал под их кровом, зато в возрасте от пяти до восьми лет провел три чудесных года с моей прабабушкой, герцогиней де Шале, в ее замке близ Бордо. Она и я очень любили друг друга, и жизнь с ней сама по себе служила образованием. Все ее друзья были глубокими стариками, реликтами прошлого века, но они застали подлинный блеск двора Людовика XIV, где честность и ум считались куда большими достоинствами, чем умение рассказывать грязные истории или ловко передергивать во время игры в карты. Их манеры были безупречными, и они еще поддерживали старинную традицию быть отцами для своих крестьян, а не разорять их сотнями мелочных поборов, чтобы обеспечить себе роскошную жизнь. Когда меня привезли в Париж и отдали учиться в коллеж д'Аркур, это едва не разбило мне сердце.