Преступники-сыщики - Уоллес Эдгар Ричард Горацио. Страница 2

— Половину своего состояния муж завещал мистеру Лезерсону. Оставшаяся половина предназначалась мне, но только по истечении пяти лет со дня его смерти и при условии выполнения определенных требований…

— Каких? — нетерпеливо спросил Леон.

— Весь этот период я не должна была выходить замуж, проживать обязана была в некоем уединенном доме без права выхода. Мистеру Лезерсону как единственному доверенному лицу были предоставлены неограниченные полномочия распоряжаться наследством мужа до истечения этих пяти лет.

— Очень мило, — сказал Манфред. — И вы все это время находились…

— До сегодняшнего дня я безвыездно жила в этом уединенном доме. Это недалеко от Гарло, в нескольких милях от станции… Там я провела два года на положении племянницы. Мистер Лезерсон приставил ко мне двух надзирательниц, которые каждый вечер запирали меня на ключ в моей спальне. Кроме того, здание днем и ночью охранялось…

— Они считали вас не совсем… здоровой? — медленно произнес Пойккерт.

— Вы тоже так считаете? — торопливо спросила она.

— В этом случае мы бы не тратили время на эту беседу, — заметил Гонзалес. — Ранее вы пытались бежать?

— Да. Это было… с месяц назад…

— Точно! Именно с этого времени Лезерсон окружил нас своими агентами! — воскликнул Леон.

— После попытки к бегству охрану удвоили. Меня не выпускали даже во двор.

— Как вы узнали о нас?

— Газет мне не давали, но как-то случайно мне в руки попал клочок заметки о вашей организации. Вот тогда-то я и решила бежать к вам за помощью. После той попытки шансов у меня не было никаких, но помог случай. Два раза в неделю в дом приходила подёнщица из соседней деревни. Она сжалилась надо мной и вот вчера вечером принесла мне это платье. Сегодня утром, переодевшись, я вылезла в окно и, никем не узнанная, прошла мимо караульных…

— Та-ак… — протянул Манфред. — Картина проясняется.

— Это еще не все, — сказала женщина и вынула из кармана все еще мокрой кофты небольшой сверток. — После несчастья моего мужа отвезли в ближайшую сельскую больницу, а на следующий день, рано утром его не стало. По всей вероятности, ночью, когда сестры милосердия за ним не наблюдали, сознание еще раз вернулось к нему, так как край простыни был покрыт небольшими рисунками карандашом, который он, как выяснилось, сорвал с температурной дощечки над изголовьем.

И она разостлала на столе квадратный кусок помятого, выцветшего полотна.

— Как вы получили это? — спросил Леон, и глаза его сверкнули.

— Старшая сестра вырезала это по моей просьбе.

Манфред нахмурился.

— Образец рисования при сильно повышенной температуре, — промолвил он.

— Напротив, — спокойно возразил Гонзалес, — для меня здесь все ясно как день. Где вас венчали?

— У вестминстерского нотариуса.

Леон кивнул головой.

— Постарайтесь припомнить: не было ли чего-нибудь странного при венчании, не имел ли ваш муж личного совещания с нотариусом?

Ее лучистые большие глаза при этих словах расширились еще больше.

— Да. Мистер Лезерсон и мой муж встречались с нотариусом в его конторе.

Леон усмехнулся было, но тут же принял сосредоточенный вид.

— Еще вопрос. Когда вы увидели завещание? До или после смерти мужа?

— Да… нет-нет, до смерти мужа мне только говорили о наличии завещания, но я тогда его не…

— Кто говорил? Мистер Лезерсон?

— Да.

— Прекрасно! Когда вы увидели завещание, не бросилась ли вам в глаза какая-нибудь особая деталь, касающаяся вашего поведения?

Она замялась. Ее бледные щеки покрылись красными пятнами.

— Там была одна деталь… но до такой степени оскорбительная, что я умолчала о ней… Мне запрещалось когда бы то ни было оглашать факт моего супружества с Марком… Это так и осталось для меня загадкой. Мне не хочется верить, что он был уже женат, когда мы венчались, хотя вся жизнь его была настолько странной, что все можно предположить…

На лице Леона появилась довольная улыбка. В минуты он напоминал ребенка, только что получившего новую игрушку.

— Могу успокоить вас, — твердо сказал он. — Ваш муж ни на ком ранее женат не был.

Пойккерт внимательно рассматривал чертеж на холсте.

— Могли бы вы раздобыть план поместья вашего мужа? — спросил он. Леон, сияя, бросился к чертежу.

— Ты гений! Ты гений, Пойккерт!

Он быстро обернулся к миссис Стемфорд.

— Миледи, вы нуждаетесь в отдыхе, смене гардероба и покровительстве. Первое и последнее вы можете получить здесь же, если согласитесь быть нашей гостьей. Второе же, совместно с камеристкой, которая будет в вашем полном распоряжении, я раздобуду для вас в течение часа.

Она взглянула на него, слегка сконфузившись…

Через пять минут молчаливо-торжественный Пойккерт уже указывал гостье дорогу в отведенную ей комнату. Через пятнадцать минут, рекомендованная кем-то из знакомых Леона горничная спешно направлялась к Керзон-стрит с платяными коробками в руках…

Горничные были слабостью Леона. Добрую сотню лондонских горничных он знал по имени.

Поручив заботы о гостье Манфреду и Пойккерту, Гонзалес перезарядил револьвер, быстро оделся и нырнул в промозглую ночь.

Было уже далеко за полночь, когда он нажал кнопку звонка у парадной двери фешенебельного особняка на Барклей-стрит. Дверь открыл уже другой лакей, но, как и утренний, облаченный в такой же опереточный наряд.

— Мистер Гонзалес?

Леон кивнул.

— Мистер Лезерсон еще не вернулся из театра, — продолжал лакей, для пущей важности растягивая слова, — но он по телефону предупредил о вашем визите и просил вас дождаться его в библиотеке, если вам это будет угодно.

— Пожалуй… да, — в тон лакею ответил Леон. — Благодарю вас. Мистер Лезерсон чрезвычайно любезен.

По правде сказать, особой любезности от Лезерсона и не требовалось, так как по телефону с лакеем разговаривал несколько минут назад сам Леон.

Его проводили в библиотеку и предоставили самому себе.

Едва лакей покинул комнату, как Леон уже перебирал бумаги на письменном столе. Не обнаружив ничего интересного для себя, он занялся ящиками стола. Два из них были заперты на ключ, но средний был открыт…

С улицы донесся шум автомобиля. Гонзалес увидел сквозь штору, как из роскошного лимузина вышли мужчина и женщина.

При скудном свете он все же распознал того, чьим непрошеным гостем сейчас являлся, и когда Лезерсон, бледный от гнева, вбежал в комнату, Леон смиренно сидел на краешке стула.

— Что все это значит, черт бы вас побрал? — срывающимся голосом выкрикнул Лезерсон. — Я позвоню в полицию и велю арестовать вас за этот наглый розыгрыш!

— А, так вы догадались, что звонил по телефону я! Браво, я полагал, вы не так проницательны.

— Почему вы здесь? По поводу этой больной, сбежавшей из сумасшедшего дома?

— Вы необычайно догадливы, — иронически заметил Гонзалес.

Вынув из кармана кусок выцветшего полотна, Леон поднес его к глазам собеседника.

— Знаете, что это? Когда умер Марк Стемфорд, которого вы обокрали при жизни, а вдову его держали в заточении, так вот, когда он умер, этот чертеж был найден в его простыне.

Люис Лезерсон не проронил ни слова.

— Хотите я вам скажу, что это? Это — его последняя воля.

— Ложь! — процедил сквозь зубы Лезерсон.

— Его последняя воля, — повторил Гонзалес твердо, — эти три ромба — не что иное, как планы его трех поместий. Этот домик — изображение его поместий, заложенных в Южном Банке, а эти миниатюрные кружочки, не что иное как деньги. Ну, что касается кружочков, можно еще поспорить, а вот все остальное сверено этой же ночью с оригиналами планов, как и слово «Альма» с почерком покойного. То есть, все что здесь нарисовано, волею умирающего завешалось Альме Стемфорд, вдове и единственной наследнице.

— Никакой суд не признает этой бессмыслицы, — пробормотал Лезерсон. — Кроме того, есть подлинное завещание, собственноручно подписанное покойным…

— Неплохо сказано, черт возьми! — воскликнул Гонзалес. — «Подписано покойным» — это остроумно! Он ведь, в самом деле, был уже покойным, когда писалось это «подлинное» завещание.