Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Успенский Владимир Дмитриевич. Страница 88

Обогнул куст и замер: немцы были рядом. Высокий фашист резко повернулся на шум и вскинул автомат. Стекла очков пламенем блеснули на солнце. Пашка почти потерял сознание.

Но фашист не выстрелил. Он подошел к Пашке, взял из его рук листовку, прочитал и засмеялся, с интересом разглядывая Ракохруста. Пашка глупо улыбался, а его белые губы кривились и дрожали.

– Их… Их… Я сдаюсь, – сказал он.

Вокруг собралось уже много немцев. Пашка был выше их всех и шире в плечах, только очкастый почти не уступал ему. И Пашка со страхом подумал, как бы немцы не рассердились на него за то, что он такой большой. Он заискивающе смотрел в лицо очкастому, слушая его хриплый голос и догадываясь, что это командир. А очкастый говорил, обращаясь к своим солдатам.

– Этот парень поступил разумно. Не трогайте его. Таких здоровых людей нельзя убивать. Такие здоровые люди должны работать. Я бы хотел, чтобы у меня был такой батрак… И у меня будет такой батрак… Ганс, переведи ему: пусть обуется и идет с нами.

Комиссара похоронили в мелколесье, среди кустов боярышника и крушины. Виктор выбрал место на взгорке, откуда видна была дальняя даль; зеленый разлив лесов, прорезанный голубыми извивами речки, квадраты полей.

Жаркое солнце стояло высоко над землей, выжигая ее иссушающим зноем. У горизонта над синими холмами зыбился и плыл раскаленный воздух.

Красноармейцы подкатили к могиле большой белый камень, поставили его возле холмика быстро засыхавшей земли. Штыком глубоко выцарапали надпись:

ПОЛКОВОЙ КОМИССАР КОРОТИЛОВ ПАЛ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ В БОЮ С ФАШИСТАМИ 3. VII – 41 г.

Дали три прощальных винтовочных залпа и пошли медленно, часто оглядываясь. Долго еще был виден бойцам среди яркой зелени на возвышенности одинокий белый камень-горюн.

Отряд, собранный комиссаром, рассыпался на отдельные группы. Основное ядро с уцелевшими повозками и пушками ушло на юго-восток. Танкисты отправились по лесам вдоль железной дороги.

Коротилова вынесли из боя красноармейцы первой роты, они помогли Виктору похоронить комиссара. Красноармейцев было человек пятьдесят, да еще в лесу прибились к ним одиночки. Как-то само собой получилось, что эту группу возглавил Дьяконский. Саперы из первой роты знали его. Может быть, думали так: сержант все время был с комиссаром, сержанту известен маршрут. И сам Виктор чувствовал ответственность перед людьми, будто на его плечи легла часть того груза, который нес на себе комиссар.

Шестьдесят семь человек, среди них двух лейтенантов и старшину-сверхсрочника повел за собой Виктор. На коротком привале приказал составить список, разбил людей на три взвода, выявил количество боеприпасов и продуктов, назначил ответственных за хранение. И лейтенанты, молодые парни весеннего выпуска, и пожилой старшина охотно подчинились ему, младшему по званию. Как это ни странно, у Виктора было глубокое внутреннее убеждение, что так и нужно, так и должно быть, потому что он справится с делом лучше их. Ему доверяли красноармейцы, а сейчас это было главным.

Дьяконский выбрал общее направление на Слуцк и дальше к реке Припять. Это был необычный маршрут, почти прямо на юг. В те дни все, кому удалось вырваться из кольца, да и окруженные внутри кольца – все двигались на восток с некоторым отклонением к югу или к северу, выискивая кратчайший путь к своим. Никто не знал, как далеко продвинулись немцы и как выглядит линия фронта. Не знал этого и Дьяконский. Но, поразмыслив, решил, что путь на юг самый надежный. С восточной стороны кольца немцы выставили, конечно, наиболее сильный заслон. В той стороне – густонаселенные места, дороги, города, там больше немецких войск. А в бездорожном болотистом Полесье фашистов наверняка нет.

За Слуцком красноармейцы повеселели. Днем, не таясь, заходили в деревни. Немцев здесь не бывало, они двигались северней. В лесных деревнях народ томился неизвестностью. Кое-где еще работали сельские Советы, но районные власти уже выехали на восток.

Местные жители – полищуки – уверяли, что советские войска стоят возле городов Пинск и Лунинец, держат фронт на железной дороге. Добровольцев, желающих провести туда отряд, было хоть отбавляй: из деревень подальше от немцев уходила молодежь, туда же гнали колхозные стада, небольшими обозами тянулись беженцы.

Виктор спешил. Сокращал привалы. Красноармейцы пообносились, пообтрепались, многие побросали развалившиеся, сопревшие сапоги, шли кто босиком, кто в домашних чувяках, взятых у сердобольных крестьянок, а кто в лаптях. Расползались разъеденные потом черные от грязи гимнастерки. Только оружие блестело у всех, Дьяконский требовал, чтобы бойцы ежедневно перед отдыхом чистили винтовки и трофейные автоматы. И там, где позволяла обстановка, вел он красноармейцев не гуртом, кое-как, а строем, потому что при всех условиях было это не просто сборище людей, а маленькая частичка армии.

Ранним утром, едва вышли с очередной ночевки в лесу, увидели с пригорка впереди на дороге пятерых всадников. Ехали они медленно, осматриваясь, перекинув поперек седел карабины. По гимнастеркам, по тому, что не было на конниках погон, сразу узнал – свои! Сломали строй, бросились навстречу, махая руками, крича. И Виктор тоже бежал вместе со всеми, забыв, что он командир и что надо было бы остановить бойцов.

До чего же родными были они, эти молодые курносые ребята в новенькой форме, с саблями на боках. Их, растерявшихся от смущения, стаскивали с коней, обнимали, заглядывали в глаза, забрасывали вопросами.

А когда схлынула первая буйная волна радости, командир конного дозора, немолодой старшина с орденом Красной Звезды на гимнастерке, сказал притворно-сердито:

– Было чуть не постреляли вас. Вывалились, как черти из подворотни. И откель вы взялись, голодранцы такие? Чи то не воинство батьки Махно?

И на это старшина-сверхсрочник из отряда весело и дружелюбно ответил кавалеристу:

– А вот пропер бы ты пехом от самой границы, ты бы тогда таких вопросов не задавал. Потому как после такого похода не лошадиной, а своей природной головой думать бы начал.

– Лейтенант, подбрось пару горячих!

Бесстужев зачерпнул деревянным ковшом воду из кадки, плеснул на раскаленные каменья. Шипящая струя пара ударила в низкий, закопченный потолок, растеклась по стенам, оседая вниз.

– От так его, так его! – покряхтывал на полке Патлюк, охаживая веником красное, глянцево блестевшее тело. – Это по-нашему, по-солдатски! Лезь сюда, Юрка!

– А у вас, у меня и тут тропики, дышать нечем.

– Хватит, Патлюк, ей-богу хватит, – попросил майор Захаров, лежавший лицом вниз на широкой скамье.

Блаженно улыбаясь, шевелил пальцами ног. К нахлестанной спине прилипли мелкие березовые листочки, темные, будто из старой бронзы.

– Значит, расписались оба?! До точки дошли! – скалился наверху Патлюк, тряся свалявшимся чубом. – Будете знать наших! У нас в селе меня только дьячок по этому делу одолеть мог. Старый дьявол, колесом согнулся, мослы мхом обросли, а париться на весь уезд первым был.

– Иди-ка ты мне спину потри, – размякшим голосом попросил Захаров. – А хорошо-то как, а? Как сто грехов с себя смыл.

– После такого дела самый раз стопку пропустить. Две стопки, – поправился Патлюк. – Да с малосольным огурчиком.

– Не-е-ет, капитан, после баньки пивка полезно. Холодного, жигулевского.

– Хозяйка оказала, что сразу, обедом кормить будет. – Бесстужев намыленной мочалкой тер худые, по-мальчишески длинные руки. – Не знаю, как насчет пива, а квасом угостит.

– Слушай, ты хоть рассчитайся с ней, – беспокойно приподнялся майор. – И кормит она нас, и мытье это затеяла.

– С ней рассчитаешься, – хмыкнул Бесстужев. – Не берет деньги. Сама, говорит, солдатка, и мой где-то горе мыкает… Сена мы ей накосим. Ну, Мухов, сержант мой, печку ей поправляет…

– Печку, сено, – передразнил Патлюк. – Да на кой ляд ей печка эта, она за красивые твои глаза и клуню опорожнит, и что хочешь сделает. Баба молодая, кровь горячая. Вчера вечером спрашивает меня: а чего-то лейтенант ваш такой конфузный… Она ему, значит, в горнице у себя постелила, а он в сарай к ребятам ушел. Тут, брат, не сеном пахнет… Только не пойму я, Юрка, почему на тебя бабы заглядываются?