Неизвестные солдаты кн.3, 4 - Успенский Владимир Дмитриевич. Страница 50

Ракохруст посмотрел на часы: скоро приедут на летучке саперы с рельсами, а эти доходяги копаются, как сонные мухи. Подстегнуть надо. Он неохотно поднялся со стула, нахлобучил фуражку. Незаметно, за кустами, подошел к пленным, насыпавшим песок. И когда те, воткнув лопаты, остановились передохнуть, с размаху ударил сапогом длинного тощего красноармейца. Тот будто сломался пополам и упал, вскрикнув:

– За что?

– Работать, сволочи! – рявкнул Пашка. – Всех без жратвы оставлю! Вы у меня попляшете!

Это подействовало. Люди зашевелились быстрее. Пожилой немец, обер-ефрейтор, приставленный следить и за пленными, и за охраной, одобрительно закивал головой.

Пашка повернулся, чтобы идти к стулу, но над ухом его просвистел камень, с треском врезался в куст. Отпрыгнув в сторону, Ракохруст выхватил пистолет, смотрел пригнувшись, злобно ощерив крупные зубы. Пленные работали, не глядя на него, и по напряженно согнутым спинам чувствовалось: ждут.

– Кто? – крикнул Пашка.

Люди молчали, продолжая копать. Ракохруст с трудом сдержал желание выстрелить. Не знал в кого. А немцы учили в таких случаях обязательно найти виновного и наказать перед строем, для примера другим.

И еще Пашка побаивался этих доходяг, оставаясь с ними в открытом поле. Были ведь случаи, когда охранники пропадали без всяких следов. Одного полицейского такие же паразиты, как эти, зарубили лопатой и зарыли в старой воронке.

– Ладно, сволочи! В лагере разберемся! – крикнул Пашка, направляясь к своему зонтику. Но там, в тени, уже сидел пожилой обер-ефрейтор, и Ракохруст остановился рядом с ним, вытирая с лица пот. Очень уж жгло поднявшееся в зенит августовское солнце.

Немец дремал, сложив на брюхе руки и тихонько всхрапывая. Равнодушно, по долгу службы, матерились охранники, поторапливая пленных. Гудел шмель, опускаясь на цветок. У цветка была тонкая ножка, она сгибалась до земли под тяжестью шмеля, он взлетал с недовольным гудением и пытался сесть снова.

Пашка прилег на жесткую пожелтевшую траву, отвинтил крышку фляги и допил степлевшую безвкусную воду. Вытянулся поудобней, в сердцах раздавил какую-то букашку, карабкавшуюся на его палец. В голову лезли невеселые мысли. Русские наступают, пленные обнаглели. В лесах, в деревнях – везде партизаны. Немцы сидят в гарнизонах, словно на островах в половодье. Получалось так: от чего ушел, к тому и пришел. Жил одной надеждой сохранить себя до конца войны, а потом подыскать местечко доходное и непыльное, чтобы была жратва, деньги, бабы и никаких забот.

Сперва вроде все шло к этому. Немцы оценили его, послали в Добендорф, в специальную школу. Проучился там три месяца и вернулся на оккупированную территорию лейтенантом Русской освободительной армии: форма немецкая, петлицы красные, а на рукаве повязка с буквами «РОА». Считался теперь «господином офицером», жил свободно, на квартире.

Вместе с немцами ездил в Витебск, в бывшие артиллерийские казармы, куда согнали много военнопленных. Кормили там людей через день и все той же баландой. Довели до последней крайности. Пленные дохли от голода, были случаи, когда жрали трупы. А вербовщики в «освободительную» армию обещали легкую жизнь и хороший паек. За месяц удалось сколотить батальон «добровольцев». В других лагерях набрали еще два батальона.

Пашке повезло. Его не назначили на строевую должность, а оставили в поселке Осинторф, при штабе. Иначе не миновать бы ему судьбы других «господ офицеров». Пленные отъелись на сносной пище, окрепли, получили оружие. А потом перебили своих командиров и ушли к партизанам. Остались только самые надежные. И вот теперь эти «надежные» помаленьку формировали новый батальон да гоняли пленных работать на железной дороге.

Немцы крепко поиздержались, стали отправлять на фронт даже охранные части, привлекая к тыловой службе русских. Это не нравилось Ракохрусту. Выходит, Советская власть начинает брать верх. А Пашка так связался с немцами, что обратно через фронт не перекинешься. Выслуживался, старался, навешал на свою шею столько грехов, что никакой трибунал не простит, как ни кайся.

Оставалась теперь только одна дорожка: куда фашисты, туда и он – до конца…

Обер-ефрейтор, покряхтывая, встал со стула, махнул Ракохрусту рукой. Пошли вдвоем проверять работу. Воронки были засыпаны, шпалы ровной цепочкой лежали на полотне. Охранники выстраивали пленных в колонну по четыре, пересчитывали людей и лопаты.

– Шагом марш! – скомандовал Пашка.

Колонна медленно потянулась по пыльной дороге. Пленные брели, опустив головы, поддерживая ослабевших, все грязные, оборванные, обросшие. Жара истомила даже охранников-полицейских, они шли вяло, не покрикивая, как обычно, на отстающих. Облизывали пересохшие губы – фляги давно опустели. А пленные вообще не пили с раннего утра.

Когда колонна поравнялась с канавой, на дне которой поблескивала ржавая, затянутая ряской вода, люди бросились к ней, сломав строй, падали на землю, отталкивая друг друга, глотали жадно и торопливо.

Обер-ефрейтор недовольно поморщился. Пашка подумал: доложит начальству, что порядка нет, что строй нарушают без разрешения. Опять неприятность из-за этих сволочей, чтоб они передохли! Кто из них камень сегодня швырнул?.. Все они одинаковы, все могут! И нечего церемониться с этими паразитами!

Те, кто напился, поднимались, довольные и отяжелевшие, уступая место товарищам. Пашка, с помощью охранника, пинками разогнал пленных с одного края канавы. Ухмыльнулся, расставил пошире свои крепкие столбы-ноги и начал мочиться в запенившуюся, помутневшую воду.

Охранник стоял за его спиной, держа автомат наготове. Ракохруст, поглядывая на искаженные злобой лица, на лихорадочно блестящие глаза, застегнул пуговицы. Можно было дать команду: «Становись!», но он не спешил. Интересно посмотреть, что дальше: будут они пить или нет?!

В Осинторф, в штаб Русской освободительной армии, прибыла инспекция: десятка полтора легковых машин в сопровождении эсэсовцев на бронетранспортерах. Начальник осинторфского гарнизона, бывший полковник царской армии граф Санин организовал торжественную встречу. Выстроили почетный караул, играл оркестр.

Высокие гости осмотрели казармы, побывали во втором батальоне, в городе Шклове. На следующий вечер штаб устроил прием для господ офицеров. Освободили зал клуба, поставили в нем столы. Ближе к сцене разместились приехавшие. Там, в окружении хрустальных фужеров, красовались бутылки с винами и коньяком, туда таскали официантки бифштексы, антрекоты и даже апельсины. А в дальнем конце зала, где сидел Ракохруст, закуска была попроще: салат, капуста, жареная гусятина. Да и пили здесь не французский коньяк, а немецкий шнапс и обыкновенный самогон.

Пашка во все глаза смотрел на генерала Власова, сидевшего на почетном месте. Высокий, немного сутулый, в очках, он негромко разговаривал со своими соседями, улыбался одними губами, устало и надменно, лениво ковырял вилкой в тарелке. И граф Санин, и граф фон Пален, и даже эсэсовский офицер, приехавший с Власовым, явно заискивали перед ним.

За два года Ракохруст повидал много бывших белогвардейцев, эмигрантов, которых фашисты приволокли с собой. Все они были чужими и непонятными. А вот Власов вроде бы «свой», в его присутствии господа офицеры из бывших военнопленных чувствовали явное облегчение. Уж если генерал пошел немцам служить, то им, значит, сам бог велел. Да не какой-нибудь генерал, а боевой, известный своими фронтовыми делами. Под Москвой он командовал армией, гнал фашистов на запад. Одно время был заместителем командующего фронтом. Вон каких высот достиг, чего ему еще надо?! А оказался в окружении – и перешел к немцам, начал служить им верой и правдой. Значит, понял, на чьей стороне сила.

Эмигрантам что – если прижмут красные, они смотают удочки, и делу конец. С них спрос невелик. А Власов хоть и генерал, а положение у него такое же, как у других господ офицеров. Вот за него и надо держаться в будущем. Худо-бедно, все-таки русская армия, со своим русским командующим…