Кошмары Аиста Марабу - Уэлш Ирвин. Страница 19

Постепенно остатки племен, перенесших междоусобные войны, смогли принять мирный, деревенский образ жизни под защитой и с помощью белого человека. На своих исконных землях, равных Англии и Уэлльсу, вместе взятым, около половины народности банту ведет простую, близкую к природе жизнь по тем же вековым устоям, что и их предки – счастливые, живописные люди; их беззаботному существованию можно только позавидовать.

Таким образом, на южной оконечности Африканского континента, среди превосходящего по численности неевропейского населения, небольшое белое сообщество нашло свой дом и основало новую нацию со своим образом жизни и собственной системой взглядов. Благодаря инициативности, знаниям и умениям этих людей, Южная Африка стала наиболее процветающей страной на континенте. С той же уверенностью, с какой восход следует за закатом, можно сказать, что белые разовьют такую форму сосуществования, которая позволит каждой нации жить полной жизнью и, по мере своих возможностей, вносить вклад в благосостояние страны.

После Музея мы поехали к Гордону домой, где он устраивал барбекю для своих друзей. У Гордона часто бывали braais. Какие-то мужики сидели на веранде и смотрели телевизор. Показывали, как полицейские яростно разгоняют демонстрацию чернокожих. Действия полицейских сопровождались одобрительными возгласами. Высокая блондинка, похожая на актрису, проходя, улыбнулась мне. Потом она повернулась к бородатому толстяку и сказала:

– Похоже, черномазых отделали как следует.

– Да стрелять надо этих обезьян, – проворчал тот, прикладываясь к пивной бутылке и отрыгивая. Лицо его выражало тупое злорадство, и, несмотря на заверения правительства, беседы с родителями и обучение в Школе, я инстинктивно понял: что-то здесь не так. Когда в «Новостях» стали рассказывать о ситуации в Родезии, я перестал слушать.

– Бота, гондон, продал наших в Родезии, – кипятился Гордон.

– Да, но это лишь тактический ход, – улыбнулся незнакомый мужчина, – это обеспечит нам расположение мирового сообщества. Кто знает, неровен час, нам понадобится их помощь.

– Ты говоришь как ультракрасный, Джоан, – встрял бородатый толстяк, – мы должны сами за себя постоять. Они пропустили двенадцать тысяч гребаных террористов, дали им спокойно уйти в лагеря с оружием, и все ради этого ублюдочного прекращения огня. Я так считаю: это отличная возможность перестрелять добрую половину этого сброда. Надо просто наставить пушки на этот Патриотический фронт Зану и разорвать на куски красноперых зверюг, так же как они убивают добропорядочных фермеров.

У Гордона слезы наворачивались на глаза, когда он смотрел, как партизаны из Патриотического фронта маршем входят в лагеря и складывают оружие, что было условием прекращения огня и начала свободных выборов.

– Не могу в это поверить! Я не могу поверить, что они пошли на это. Мистер Бота, Мэгги Тэтчер. Шлюха ебаная! Предательница, коммунистка тупорылая, сука!

Хорошо еще, что Джон уже сидел в тюряге. Помню, как Гордон последний раз разглагольствовал о предательстве Тэтчер, а Джон стоял, прислонившись к двери, ведущей во внутренний дворик. Он напрягся всем телом и обернулся:

– Эй, ладно тебе, Гордон, Мэгги Тэтчер тут ни при чем. Лучшего премьера на островах не было… в мирное время. Да, да – она лучшая, знаешь-понимаешь. Она поставила на место гребаные профсоюзы. Ей там, конечно, присоветовали, говна всякие пиздюки из штатских. Так оно и было! И нечего гнать на человека, коли не знаешь ни хрена! Ты не представляешь, что она сделала для Британии!

– Я знаю, что она продала Родезию, – тихо сказал Гордон. Было заметно, что он немного напуган.

Было много разговоров о политике, но я, наверное, ощущая странную, напряженную атмосферу, все же полагал, что об этом долдонят все старые зануды. Тогда я толком не понимал

наверх

– Я включу тебе запись, Рой.

Как насчет пошалить-лить-лить,

Порезвиться, резвиться-виться?

Я могу показать тебе класс…

УЙДИ НА ХУЙ И ВЫРУБИ ЭТОТ КАЛ…

ГЛУБЖЕ

и хотя яичница была приготовлена превосходно, тосты хрустели, а кофе был крепкий, вкусный и ароматный, чего-то не хватало в то утро, когда мы покидали хижину.

Было слишком тихо. С озера не доносились крики фламинго. Я схватил бинокль. Никого.

– Где они, Сэнди?

– Ничего не понимаю. Надо посмотреть поближе.

Мы доехали до берега озера, где нам немедленно открылись наглядные свидетельства резни. Я видел расчлененные трупы птиц. Послышался шорох, пронзительные крики, и мы заметили стервятников, прилетевших поживиться остовами фламинго. Сэнди вскинул ружье и выстрелил по ним. Один рухнул, другие захлопали крыльями и уковыляли прочь. Вскоре они вернулись, и падший стервятник разделил участь фламинго, став угощением для своих собратьев.

– Стервятники едят друг друга только в экстремальных случаях, – отметил Сэнди. – Они, должно быть, голодают, бедняги.

В этот момент я увидел розовую лебединую голову, оторванную от тела вместе с шеей.

– Наша колония фламинго обращена в бегство, – объявил я. я не то

– Да… аистом Марабу, – понимающе кивнул Сэнди.

– Может, разденемся да окунемся? – предложил я …нет, я не то имел в виду-наверх-я ничего

такого

не предлагал. Так о чем я тут пиздел? О политике.

Вот о чем.

Политика ЮАР. Для меня политика не значила ничего. Однако она коснулась нас, и коснулась напрямую примерно недели за две до нашего отъезда в Шотландию. Мы с дядей Гордоном были на его лесопилке в Восточном Трансваале. Остановив джип, он окинул взглядом широкие штабеля бревен. Я немного нервничал. Я боялся, что вдали от дома он захочет большего, нежели просто лапать меня и надрачивать. Он не переступал эту границу уже больше года, хотя и возможностей у него было не так много, ведь мы уже жили отдельно, к тому же я ходил в школу. В этот раз он даже не попытался меня защупать. Все больше вещал. Похоже, его что-то не на шутку беспокоило.

– Все это принадлежит мне. Это моя лесопилка. Я – парнишка из кафе «Юбилей», шотландец из Грантона, без гроша в кармане. Там я был никто, пижон худосочный. Здесь у меня есть, за что постоять. Хрена вы получите, нигеры гребаные!

– Ничего им не достанется, дядя Гордон, – поддержал я. Всякий раз мое сознание обыгрывало трогательный образ – оборванный дядя валяется в грязи возле кафе «Юбилей», посасывая дешевое вино из бутылки. Мы дошли до ранчо и выпили сока, после чего прошлись по лесу, чтобы я мог посмотреть на диких зверей в бинокль. Мы выследили зеленую усатую трясогузку и Валбергского орла, редко встречающихся в Трансваале. Гордону было не до дикой природы, и вскоре он вернулся на ранчо. Я остался один бродить по границе лесных насаждений. Я как раз пытался подкрасться поближе к срущей антилопе, когда прогремел взрыв.

Я чуть сам не обосрался, и, уж конечно, это облегчило дефекацию антилопе, которая пулей сиганула в лес. Я обернулся и увидел горящий джип. Я уже говорил, что ничего не смыслил в политике. Несмотря на постоянные сообщения о партизанских вылазках военизированных отрядов Африканского Национального конгресса в Восточном Трансваале, Гордон отказывался принимать какие-либо меры предосторожности. Он зачем-то полез в один из полноприводных «рэндж-роверов», припаркованных за оградой ранчо, включил зажигание и… улетел в небытие.

Забавно, но я даже не испугался. Я просто подумал: террористы достали дядю Гордона. У меня не было реальных опасений, что они сделают что-нибудь со мной, не знаю почему, я просто не боялся, и все. Я пошел обратно, к дому. Разбавленный запахами бензина и паленого мяса теплый, влажный воздух стал еще тяжелее: то был аромат Гордона, поджаренного в пылающем джипе. Ничего подобного мое обоняние еще не воспринимало. Понятно, что такая гора мяса не может не обладать запахом, поэтому я всегда представлял, что люди пахнут беконом. Когда я был совсем маленький, дядя Джеки любил рассказывать, как он ест щекастых ребятишек и что на вкус, они точно соленая свинина. Помню, однако, что от Гордона доносился такой сладостный аромат, что, не зная, что это человечина, я бы с удовольствием его попробовал и насладился бы вкусом. Из машины торчала черная обуглившаяся, худая рука – единственная часть пылающего тела Гордона, которую мне было видно. Вскоре запах изменился – новый можно описать только как запах подгорающего говна – дядюшкины кишки с треском и брызгами лопались, сгорая в огне.