Порно - Уэлш Ирвин. Страница 67

41. Лейт никогда не умрет

Субботнее утро, друг, Али еще спит, так што я иду в библиотеку. Вроде бы у нас отношения получше стали, потому што теперь я пишу эту книгу, но все еще далеко не так гладко, как мне бы хотелось. Мне кажетца, кто-то ей капает на мозги. Не знаю, может быть, ее сестрица или Псих, што более вероятно, потому што она щас работает у него в пабе. Этот хитрый урод просто использовал меня, штобы провернуть эту аферу с Кузеном Доудом. А теперь он меня и знать не знает, и видеть не желает. По крайней мере он не разболтал Франко про деньги Рентона, и, может, теперь уже и не разболтает, потому што у нас есть компромат друг на друга.

Ну што ж, в отсутствие друзей есть один явный плюс: у меня появился шанс занятца своей книгой про Лейт. Суббота — день искушений, по улицам болтаетца слишком много парней, у которых полно наркоты, так што иду в город и направляюсь в Уголок Эдинбурга. Странные эти штуковины — микрофильмы. Вся информация, вся история, даже если она написана чуваками, которым просто надо было втюхать людям свои сказки. Но я уверен, што если как следует покопатца, можно найти кое-что ценное.

1926 год, всеобщая забастовка в Лейте. Читаешь про все это, и про то, што они там говорили, и понимаешь, почему люди верили Партии Труда. Свобода для простого человека. Теперь говорят «уберите от нас тори» или «держите тори от нас подальше», но это только красивый способ сказать «оставьте нас здесь, ребята, оставьте нас здесь, потому што нам здесь нравитца». Я делаю кучу заметок, и время летит как оголтелое.

Возвращаюсь обратно в Порт, и чувствую: что-то сейчас случится. Вбегаю в квартиру со своими заметками, радостный по самые уши. Энди в кои-то веки убрал свои машинки, а потом я смотрю на Али и вижу, что у нее в руках собранные чемоданы. Ну да, и похоже на то, што они собрались уходить.

— Где ты был? — спрашивает она.

— Ну, в библиотеку ходил, собирать материал для своей книги по истории Лейта, я же тебе говорил.

Она смотрит на меня, и я понимаю, што она мне не верит, ни единому слову, и мне хочется усадить се и, типа, показать ей все свои записи, но у нее такое лицо… напряженное и виноватое… и я ничего не делаю. Ничего.

— Мы едем к сестре. В последнее время все как-то… — Она смотрит на Энди. Тот играетца с пластмассовым Люком Скай-уокером, который деретца с Дартом Вейдером, и понижает голос: — Ты знаешь, о чем я, Дэнни. Я хотела оставить тебе записку. Мне нужно время, штобы подумать.

О нет, нет, нет, нет, нет.

— И надолго вы? Вы надолго?

— Не знаю. На несколько дней. — Она пожимает плечами и закуривает сигарету. Обычно она не курит, когда рядом Энди. Она надела свои золотые сережки и белый жакет, и выглядит просто классно, дружище, сногсшибательно выглядит, да.

— У меня ничего нет, — говорю я ей. — У меня ничего нет, — повторяю я и начинаю выворачивать карманы. — То есть у меня нет никакой наркоты, я действительно занимался книгой.

Она медленно качает головой и поднимает чемоданы. Я не смогу ее убедить. Она просто не будет со мной разговаривать.

— О чем тебе надо подумать? — говорю я. — Тебе надо подумать о нем, да? Так ведь, да? — Я даже чуток повышаю голос, но тут же беру себя в руки, не хочетца сцен устраивать перед пацаном. Он-то чем виноват?

— Нет никакого него, Дэнни, што бы ты там ни думал по этому поводу. Проблема в тебе и во мне. То есть такого понятия, как мы, больше не существует. Твои приятели, твоя группа, теперь твоя книга. А где место для меня?

Теперь уже я молчу. Сын смотрит на меня, и я пытаюсь улыбнутца.

— Если я вдруг понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти, — говорит она, подходит ко мне и целует меня в щеку. Мне хочетца схватить ее и сказать ей, штобы она не уходила, што я люблю ее и хочу, штобы она была рядом со мной, всегда.

Но я ничего не говорю, потому што не могу, просто не могу. Скорее ад замерзнет, чем я сумею сказать такое, а я хочу это сказать, я так хочу это сказать… но я физически, што ли, не могу, понимаешь.

— Покажи мне, што ты сможешь справитца со всем сам, Дэнни, — шепчет она и сжимает мою руку, — покажи мне, што ты это сможешь.

И маленький Энди смотрит на меня, улыбаетца и говорит:

— Пока, пап.

И они уходят, друг, просто уходят.

Я смотрю в окно и вижу, как они идут по дорожке к Джанкшн-стрит. Я падаю в кресло. Заппа, мой кот, запрыгивает на подлокотник кресла. Я глажу его и плачу, без слез, просто всхлипываю, будто у меня припадок какой. В какой-то момент мне становитца тяжело дышать. Потом я чуток прихожу в себя.

— Ну вот, приятель, остались мы с тобой одни, — говорю я коту. — Тебе проще, Заппа, вы, кошки, ни к кому не привязываетесь. Ты просто вылазишь на крышу, и туда-сюда, извините, мадам, мне пора, — говорю я ему, глядя в его зеленые глаза. — Блин, ты же не знаешь, шо это такое. — Я вдруг начинаю смеяться. — Ты уж прости нас, што мы тебе яйца отрезали, это ж для твоего блага, друг, понимаешь? Мне тоже было хреново, когда я тебя на эту операцию таскал, честно слово.

Кот открывает пасть и мяукает, так што я встаю, чтоб посмотреть, што там у него и как. В смысле, пожрать. Жрать почти нечего. И не только для Заппы. В лотке навалена куча, а нового наполнителя нету.

— Спасибо, друг, — говорю я ему, — ты мне очень помог.

Вместо того штобы сидеть и жалеть себя, я пойду за кошачьей едой и наполнителем. Буду обшатца с миром и все такое. Пойду в Киркгейт и, может, куплю какой-нить кошачьей мяты или еще чего, все для тебя, друг, штобы тебе было хорошо.

Да, только на душе у меня по-прежнему скребут кошки, я места себе не нахожу. Иду в Киркгейт, затариваюсь в «Квик Сейв» и выхожу у статуи Королевы Виктории, что в начале Бульвара. Сегодня тут людно, потому што денек выдался неожиданно теплый для начала ноября. Пацаны шатаютца, слушают свой хип-хоп, который орет из бум-боксов. Жены и дети жуют сладости. Еще тут околачиваютца какие-то политические ребята, пытаются всучить прохожим свои революционные газеты и все такое.

Это забавно, друг, похоже, все эти революционеры вышли их хороших семей, студенты и все такое. Не то штобы я против, просто мне кажетца, што за перемены должны боротца такие, как мы, а мы только и делаем, што торчим. Совсем не как раньше, во времена всеобщей забастовки. Што с нами случилось?

Навстречу идет Джои Парк. Он замечает меня.

— Привет, Урод? Как оно? Пойдешь на занятия в понедельник?

— Ну да… — говорю я ему. А я и не помню, што у нас в понедельник занятия в группе.

И бедный Парк получает по полной программе, я говорю ему, што Али от меня ушла, и што она забрала Энди, и што они уехали к ее сестре.

— Плохо, приятель, это очень плохо. Но она вернетца, да?

— Ну, она сказала, што это всего на несколько дней, што ей надо подумать чего-то там. Вроде как ей хочется посмотреть, смогу ли я справитца сам. И вот от этого у меня депресняк, понимаешь, друг? Она работает в пабе, у Психа, ну, то есть это паб Психа. Тут вот в чем дело, дружище, если я смогу жить один, тогда она скажет «у него все будет в порядке» и бросит меня. А если я облажаюсь, тогда она скажет «нет, ну какой же урод, Урод — он урод и есть» и все равно меня бросит. В общем, полный пиздец.

У Парка какие-то свои дела, так што я возвращаюсь домой, приношу Заппе еды и новый наполнитель. Собираю кошачье дерьмо газетой и засовываю в мешок для мусора. Я даю ему валерьянки, смотрю, как он таскает ее по полу, бегает кругами и катаетца, и думаю: а я бы, наверное, тоже не отказался, друг.

Так што вот, сижу дома один, и мне отчаянно не хватает компании. Я начинаю думать, што можно было бы провести день с пользой, и достаю свои заметки, то, што я выписал из исторических книг, и снова их перечитываю. Почерк у меня поганый, так што я сам с трудом разбираю, чего я там понаписал. Потом раздаетца звонок в дверь, и я думаю, может быть, это Али вернулась, потому што подумала: «Нет, мой глупенький Дэнни без меня не справитца», в общем, я открываю дверь, весь из себя обрадованный, но это не Али.