Эйсид Хаус - Уэлш Ирвин. Страница 26

Фрэнк глядел на сдутую пластиковую куклу, ее латексную вагину, заполненную его спермой. Она, казалось, растворилась одновременно с его эрекцией. Его гениталии выглядели как нечто уродливое, неудобоваримое, инопланетное, не имевшее к нему никакого отношения. Кукла теперь стала такой, как есть: кусок пластика, присобаченный к гротескной голове манекена.

Позже тем вечером Стефани столкнулась с Фрэнком в парадном. Она в одиночестве шла посмотреть артхаус фильм. Он возвращался из китайской закусочной с какой-то едой. Они покраснели, узнав друг друга, затем он смущенно улыбнулся ей, и она застенчиво ответила тем же. Он прокашлялся, чтобы заговорить.

— На улице дождь, — с неловкостью прошепелявил он.

— Неужели? — неуверенно отозвалась Стефани.

— Довольно сильный, — пролепетал Фрэнк.

Они стояли, глядя друг другу в лицо мучительные несколько секунд, оба потерявшие дар речи. Затем они улыбнулись в напряженной синхронности, и Фрэнк скрылся в своей комнате, а Стефани двинулась через холл. Не видя теперь друг друга, оба они испытали напряжение, как будто пытались остановить спазм этой пульсирующей боли, самоотвращения и смущения.

МАМА ЛИЗЫ ВСТРЕЧАЕТ КОРОЛЕВУ МАТЬ

Я была так взволнована, когда мы встретились с Королевой Матерью; о, это было изумительно! Но мне было стыдно, как моя маленькая дочка Лиза представилась ей. Это прошло ужасно неправильно из-за ее ошибки. Она просто не понимала. Я всегда убеждала Лизу говорить правду: правду во все времена, мадам, говорила я ей. Ну, ведь никогда на самом деле не знаешь, что им говорить в наши дни, не правда ли?

Королева Мать должна была прибыть в Илфорд, чтобы открыть новую начальную школу Лизы. Местный ЧП (член парламента) тоже собирался там присутствовать. Мы задрожали от волнения, когда Лизу выбрали, чтобы преподнести Королеве Матери букет цветов. Я все время заставляла Лизу упражняться в реверансах. Кто бы к нам не приходил, я тут же говорила: покажи мамочке свой реверанс, Лиза, тот самый, который ты собираешься сделать для Матушки Королевы...

Потому что она действительно очаровательна, Королева Мать, не правда ли? По-настоящему, действительно, в самом деле, несомненно очаровательна. Мы так волновались, как никогда в жизни. Моя мама вспоминала, как она встречалась с Королевой Матерью на Фестивале Британии.

Она и в самом деле очаровательна, изумительна для своего возраста; Королева Мать, конечно, а не моя мама. Понимаете, моя мама — настоящее сокровище, я не знаю, что бы делала без нее, после того как меня бросил Дерек. Да, я не променяла бы мою маму на всех Королев Матерей в мире!

Как бы то ни было, Миссис Кент, это директриса Лизы, сказала мне, что будет очаровательно, если Лиза преподнесет Королеве Матери букет. Моя подруга, Анджела, начала вести себя со мной странно натянуто, потому что ее дочку, Шинед, не выбрали. Я полагаю, что вела бы себя точно также, если бы все сложилось наоборот, и Шинед выбрали бы вместо Лизы. Это все-таки была Королева Мать. А такое же не происходит каждый день, не правда ли?

Королева Мать выглядела действительно чудесно, в самом деле чудесно; на ней была такая замечательная шляпка! Я так гордилась Лизой, я просто хотела сказать всему миру, — вот моя дочка Лиза! Лиза Уэст, Начальная Школа Голф Роуд, Илфорд...

И Лиза протянула букет, но она не сделала красиво реверанс, не так, как мы упражнялись, и получилось некрасиво и неправильно. Королева Мать взяла букет и наклонилась, чтобы слегка поцеловать Лизу, но она повернулась с совершенно искаженным маленьким лицом и побежала ко мне.

«У этой пожилой леди плохое дыхание и от нее пахнет вином», — сказала мне Лиза. Это произошло напротив всех других мам и Миссис Кент, и Миссис Фрай, и всех прочих. Миссис Фрай была крайне расстроена.

— Ты скверная маленькая девочка Лиза! Мамочка так сердита, — я сказала ей.

Уверена, что заметила, как моя подруга Анджела ухмыльнулась уголком рта, гнусная корова.

Но все же, она улыбалась другой частью своего лица, когда Миссис Кент подвела меня к Королеве Матери и представила ей как маму Лизы! Королева Мать была очаровательна. «Приятно встретиться с вами снова, Мистер Чемберлен», — сказала она мне. Бедная старушка должно быть немного смутилась, ведь скольких людей она все время встречает. И они — настоящие труженики, им нельзя в этом отказать. Не то, что некоторые, которых я могу назвать, такие как Дерек, отец Лизы — вот показательный пример. Впрочем, я не собираюсь прямо сейчас вдаваться в подробности, благодарю покорно.

Случилась еще одна неприятность — Лиза умудрилась испачкать подол своего платья. Я надеюсь, что Королева Мать не заметила. «Ну подожди, пока я не отведу тебя домой, мадам», — думала я. Ох, я была так сердита. Действительно, в самом деле, несомненно сердита.

ДВА ФИЛОСОФА

«Чертовски жарко для Глазго», — подумал Лу Орнштейн, обливаясь потом на пути в гостиницу на Байрес Роуд. Гас МакГлоун уже сидел там в баре, болтая с молодой женщиной.

— Гас, как дела? — спросил Орнштейн, похлопывая друга по плечу.

— Ах, Лу. Прекрасно, разумеется. А у тебя?

— Отлично, — сказал Орнштейн, заметив, что внимание МакГлоуна по-прежнему сконцентрировано на его собеседнице.

Девушка прошептала что-то МакГлоуну и одарила Орнштейна чарующей многообещающей улыбкой, пронзившей его насквозь.

— Профессор Орнштейн, — начала она с шотландским акцентом, который он всегда находил столь привлекательным, — рискуя показаться вам льстивой, я просто хотела сказать, что ваша статья о рациональном истолковании чудес была превосходна.

— Почему же, благодарю вас. Я должен принять этот комплимент, как подобает ученому не падкому на лесть, — улыбнулся Орнштейн. Лу подумал, что его ответ прозвучал довольно застенчиво, но, черт побери, он же так давно был оторван от практики.

— Я нахожу вашу основополагающую гипотезу интересной, — продолжила девушка, и тут Орнштейн почувствовал, как в его груди выкристаллизовывается небольшой сгусток возмущения. В этот день он собирался пить пиво, а не вести вынужденный семинар с одной из наивных студенток Гаса. Не замечая его растущую неловкость, она продолжала, — ... скажите мне, если вам не трудно, как вы различаете между тем, что называете «неизвестной наукой», и тем, на что мы обыкновенно ссылаемся как на чудо?

«Мне трудно, черт возьми», — подумал Орнштейн. Красивые молодые женщины все одинаковы; абсолютно навязчивы и самоуверенны. Он должен был заслужить право быть самоуверенным, упорно работать, не покладая рук, в библиотеках долгие годы, выслуживаться перед правильными людьми, обычно мерзавцами, на которых ты даже ссать не будешь, если они окажутся в огне. И вот появляется какая-то девятнадцатилетняя студентка последнего курса, заслуживающая в лучшем случае нижайшую вторую степень отличия, и думает, что ее точка зрения заслуживает внимания, что она важна, потому что у нее смазливое личико и богом данная задница. «И самая ужасная вещь, самое худшее заключалось в том, — думал Орнштейн, — что она была абсолютно права».

— Он не может, — самодовольно бросил МакГлоун.

Вмешательства его старого соперника было достаточно, чтобы вывести Орнштейна из себя. Принимая свою пинту крепкого темного пива, он начал:

— Не слушайте этого старого Попперианского циника. Эти парни представляют анти-социальную науку, что значит анти-науку, и каждое их поколение привлекает своим анализом чертовски возрастающее число незрелой молодежи. Моя точка зрения — беспристрастно стандартное материалистское утверждение: так называемые необъяснимые феномены, это просто научные «белые пятна». Мы должны принять в своей основе логическую концепцию дальнейшего развития знания за пределами человеческого осмысления того, что мы сознательно или даже подсознательно знаем. Человеческая история служит тому иллюстрацией; наши предки описывали солнце или двигатель внутреннего сгорания как чудо, тогда как ничего подобного не было и в помине. Такие чудеса, как призраки и тому подобное, это просто фокус-покус, чушь для невежественных, тогда как неизвестная наука — это феномен, который мы в состоянии наблюдать, но еще не можем объяснить. И это не означает, что она непостижима; просто она не может быть объяснена с помощью соответствующих обоснований из нашего объема знания. И этот объем знания постоянно расширяется; когда-нибудь мы будем в состоянии объяснить неизвестную науку.