Эйсид Хаус - Уэлш Ирвин. Страница 28

— Бречин Бар! Отлично, — возликовал Лу.

— Это Брикинс Бар, а не Бретчинс, — поправил Гас Лу.

— Как в Бречин Сити, правильно? Бречин Сити два, Форфар один, да?

— Да.

— Так что парни, которые пьют здесь, должны болеть за Бречин Сити.

— Я так не думаю, — сказал Гас, когда двое мужчин в голубых шарфах вышли из бара.

Сегодня была большая игра на Айброксе; Рейнджерс против Селтика. Даже МакГлоун, мало интересовавшийся футболом, знал это.

Они вошли внутрь. В забитом, как муравейник, обособленном баре было шумно, какие-то группы мужчин смотрели телевизор, другие играли в домино. В этом месте было только две женщины. Одна из них барменша неопределенного среднего возраста, другая слюнявая старая алкоголичка. Группа молодежи в голубых шарфах пела песню о чем-то, что носили их отцы, и Лу не мог четко ее разобрать.

— Это что, Шотландская футбольная песня? — спросил он Гаса.

— Что-то вроде этого, — неловко отозвался Гас, беря две пинты. Они присели рядом с двумя стариками, игравшими в домино.

— Все в порядке, мальчики? — улыбнулся один из стариков.

— Да, конечно, приятель, — кивнул Орнштейн.

— Вы не местные, — засмеялся старик, и они завязали разговор.

Один из старых доминошников оказался особенно разговорчивым, и, казалось, имел точку зрения абсолютно на все. Два философа лукаво кивнули друг другу: это был их человек. Они начали выдавать соответствующие аргументы.

Два старика выслушали их точки зрения.

— Похоже, мальчик здесь говорит, — начал один, — что в этом мире больше, чем мы о нем знаем.

— Это только названия, — сказал другой. — Магия, наука, какая на хрен разница? Это только названия, которые мы им даем!

Спор начался, и становился все более страстным по мере потребления выпивки. Два философа почувствовали легкое опьянение, и стали очень антагонистичны по отношению друг к другу. Она едва ли осознавали, что их спор привлек несколько зрителей, молодых парней, разодетых в голубое, красное и белое, и окруживших их стол.

В атмосфере нагнеталось напряжение, молодые люди постепенно напивались и становились более агрессивными в виду наступления футбольного матча. Один жирный юнец в голубой футбольной майке вмешался в дискуссию. Он привнес отчетливое ощущение угрозы, начавшей нервировать философов.

— Видите вы, мудаки? Вы завалили сюда со всем вашим дерьмом, и обращаетесь с приятелем моего отца, старым Томми, как с ебаной обезьяной.

— Мальчики в порядке, мальчики в порядке, — говорил старый Томми, но повторял это самому себе, в тихой пьяной мантре.

— Это не так, — проговорил с дрожью в голосе МакГлоун.

— Ты! Заткнись! — прорычал толстый юнец. — Вы заваливаете сюда с вашим глупым никчемным спором, и до сих пор не можете прийти к согласию. Есть только один способ разрешить этот спор: вы двое выходите наружу махаться.

— Нелепость какая-то, — сказал МакГлоун, крайне обеспокоенный меняющимися вибрациями.

Орнштейн пожал плечами. Он осознал, что какая-то часть его долгие годы хотела вмазать по самодовольной роже МакГлоуна. Там была эта девушка, в Магдален Колледж. МакГлоун знал, что Лу испытывал по отношению к ней, но он все же... проклятая задница...

Толстый юнец принял движение Орнштейна за сигнал молчаливого согласия.

— Махач разберет, что к чему!

— Но... — МакГлоуна силой подняли.

Его и Орнштейна вывели на пустую автостоянку позади торгового центра. Подростки в голубом образовали круг вокруг двух философов.

МакГлоун собирался заговорить, призвать к разумному и цивилизованному поведению, но к своему шоку увидел, что профессор Метафизики из Эдинбургского университета набросился на него. Орнштейн нанес первый удар, крепкий короткий прямой в подбородок МакГлоуна.

— Давай, говнюк! — заорал он, принимая боксерскую стойку.

МакГлоун почувствовал прилив ярости и бросился на своего друга, и вскоре два философа мутузили друг друга, понукаемые растущими рядами Айброксовского футбольного хулиганья.

Орнштейн быстро нанес удар снизу. Удар, попавший в цель, был сильнейшим испытанием для желудка классического либерала, и заставил того согнуться пополам. Орнштейн затем ударил профессора из Глазго сбоку в нижнюю челюсть. Гас МакГлоун пошатнулся от удара, потеряв равновесие. Его голова ударилась о булыжники с настолько резким стуком, что для некоторых мгновенная смерть показалась бы предпочтительнее грязному ряду возможностей, явившихся следствием этого падения. Чикагский материалист, подстрекаемый толпой, пнул ботинком распростертого классического либерала.

Лу Орнштейн отошел назад и осмотрел задыхающуюся, окровавленную фигуру МакГлоуна. Далекий от того, чтобы испытывать стыд, Орнштейн никогда не чувствовал себя лучше. Он настолько упивался своим триумфом, что ему потребовалось некоторое время осознать бегство толпы и появление полицейского фургона. Когда Гас МакГлоун нетвердо поднялся на ноги, и попытался обрести точку опоры, его бесцеремонно скрутили и зашвырнули в мясовозку.

Два философа были заперты по разным камерам.

Дежурный сержант занимался своей обычной рутиной, спрашивая каждую когорту задержанных драчунов, кто из них Билли, а кто Тим. Если рукопожатие было правильным, то он отпускал Билли и отделывал Тима. Таким образом все были счастливы. Билли начинали чувствовать превосходство и впадали в заблуждение, что быть не посещающим церковь «протестантом» каким-то образом важно; Тимы начинали чувствовать себя преследуемыми и потакали своей паранойе о масонском заговоре; сержант мудохал Тимов.

— На чьей стороне ты дрался, приятель? — спросил дежурный сержант Фоверингхэм МакГлоуна.

— Я ни на чьей стороне не дрался. Я профессор Этики в университете Глазго Ангус МакГлоун.

Феверингхэма передернуло. Еще один психопат, вышвырнутый из местной психушки, несет поебень.

— Ну да, разумеется, ты профессор, сынок, — сказал он с ободряющей улыбкой. — А ты знаешь, кто я такой?

— Нет... — неуверенно ответил МакГлоун.

— Я — Дэвид Аттенборо. И мне приходиться разбираться здесь с гнусными животными. Такими животными, как ты, терроризирующими людей...

— Глупый чертов дурак. Ты не знаешь, кто я такой! Я могу доставить тебе серьезные неприятности. Я заседаю в нескольких правительственных комитетах и назначен...

МакГлоуну не суждено было закончить предложение. Его прервал еще один сильнейший удар в живот, потом его бросили в камеру, где и держали, пока не предъявили обвинение в нарушении общественного порядка.

Лу Орнштейн, бывший самой воплощенной вежливостью с полицией, и истории которого поверили из-за его акцента, вышел из участка без предъявления каких-либо обвинений. Он направился к подземке. Он никогда не знал, что может так драться, и выяснил о себе что-то новое.

К нему подошел невысокий подросток.

— Я видел, как ты дрался сегодня, здоровяк. Ты в натуре был просто чудом.

— Нет, — ответил Орнштейн. — Я был неизвестной наукой.