Экстази - Уэлш Ирвин. Страница 49

Я отпустила от себя страх, вот и все, собственно, что со мной случилось. Я танцевала под чудесную музыку. Я обнималась с совершенно незнакомыми мне людьми. И с парнями, но не похотливо. Когда я вспоминала про Хью, мне становилось его жаль. Жаль, что он никогда не узнает этого, жаль, что он растратил свою жизнь понапрасну. Жаль, что он потерял меня, а он потерял меня теперь уже наверняка. Между нами все было кончено. Этот этап моей жизни был пройден, завершен окончательно. На следующий день я снова взяла отгул.

16. Ллойд

Алли был прав в отношении этого дерьма. Все именно так — не можешь глаз сомкнуть днями и ночами. Меня переполняли энергия и мысли. Я не мог даже моргнуть. Я пытался, пытался моргнуть, пока сидел на горшке в туалете. И вдруг кое-что случилось — я стал так моргать, что не мог остановиться. Мне стало дурно, я даже думал, что вырубаюсь. Я грохнулся на холодный линолеум и прижался горящей щекой к полу, мне стало полегче. Моргание прекратилось, я снова был бодр.

Тут позвонили в дверь, пришел парень по прозвищу Сталкер. Он шагнул мимо меня в прихожую. Достал мешочек и подцепил его на металлические весы, которые вытащил из кармана.

— Десять грамм, — сказал он, — попробуй.

Я попробовал, хотя я и не умею на вкус определять чистоту кокаина, поскольку я не такой его любитель, но так или иначе он показался мне получше, чем у Абдаба. Я спросил Сталкера, можно ли снюхать дорожку. Закатив глаза в нетерпении, он тем не менее насыпал нам обоим по дороге на моем кухонном шкафу. Я сразу ощутил эту приятную онемелость, но меня все еще так перло с того мета, что какая-то дорожка кокса просто не играла роли. Да и весь этот мерзкий мешочек не сыграл бы роли. Но я все равно вручаю Сталкеру его лавэ, и он отваливает. Странный тип, этот Сталкер, вроде ни с кем не тусуется, но все почему-то его знают.

Я высыпаю примерно пятую часть порошка и замешиваю в остаток такое же количество талька без запаха. Разницы все равно мало.

Дома мне никак не успокоиться. Звоню всем своим друзьям-подонкам и несу всякую чушь. У меня уже чудовищные счета за телефон, а лавэ ноль, и я пользуюсь им лишь в таких, как вот этот, случаях. Я все вспоминал, как я завязался со Злобной Сучкой. Это уже давно было, а причины — чисто финансовые. Я возил для нее и для Соло, который был у нее вроде парня или мужа или что-то в этом роде. Соло был подонком, но с тех пор, как он здорово схлопотал от другой конторы, он уже не смог снова стать значимой силой. Он существенно затормозил после того, как его нашли без сознания, вроде с мозговой травмой. Как сказал про него Джаско однажды:

— Эти чуваки из скорой, что его с асфальта соскребали, наверно, оставили часть бедняги на месте происшествия.

Должен признать, что я особо и не горевал, но когда он еще хулиганом был, ты все-таки всегда знал, что за тобой Соло. Злобная Сучка — это совсем другое дело. Я должен был что-то заподозрить, когда я позвонил ей, а она не подошла к телефону. Жертва сказала, что мне «нужжо зайти».

Прихожу, а там народа пруд пруди. В углу тихо сидит Жертва и в окошко глядит, в ее больших темных глазах напряжение и испуг, будто она пытается понять, откуда ее жизни будет нанесен следующий сокрушительный удар. Там еще был Бобби, его улыбка излучала зловещее презрение. Там сидел Монтс, убранный в говно настолько, что даже поздороваться со мной не смог, а еще я заметил Пола Сомервилля, Спада Мерфи и одного кекса, лицо которого было мне смутно знакомо. В углу сидел Соло в кресле-каталке. Да просто дом, блин, ужасов какой-то.

— Сучка совсем с дуба вчера рухнула, — сообщает мне Бобби. — Кокса накурилась. А щас отходняк, да еще какой. Не завидую тебе, Ллойд.

Мне все это дерьмо ни к чему. Я просто пришел по делу. И отправился прямиком в спальню к Сучке, сначала постучался, а в ответ услышал хриплое шипенье, которое могло значить и «входи» и «пошел ты…». Я вошел.

Сучка лежала на кровати в отвратительно ярком спортивном костюме. На столике возле кровати работал телек. Она курила гаш. В лице у нее ни кровинки, но черные кудри были, похоже, хорошо вымыты и даже как-то блестели. Кожа ее выглядела грубо, в оспинах и обезвоженной, и настолько контрастировала с пышущими здоровьем волосами, что она была похожа на старую каргу в театральном парике. В ней еще была заметна та удивительная черта, которой я не уставал восхищаться, а именно — густые черные брови, сходившиеся на переносице, что делало ее похожей на особый тип кельтского фанатика, которые всегда похожи на Пола Мак Стэй. Эти ее брови нависали над узкими зелеными глазками, всегда в тени и обычно полуприкрытыми. Помню, как однажды под экстази у меня случилась эрекция, когда я увидал ее небритые подмышки под белым хлопковым топом без рукавов. И однажды я дрочил, представляя себе, как трахаю ее подмышки. Не знаю уж почему, но эротика — странная штука, и так просто в ней не разберешься. Мне от этого стало очень не по себе, ну, может, минуты на две-три. А однажды, я в трипе попал в забегаловку в начале улицы и не мог говорить, не мог сказать даже, что мне было нужно, не мог думать ни о чем, кроме подмышек Злобной Сучки. Это все Алли, он меня первый к ним приколол. Он как-то был в кислоте в Гластонбери [прим.18] и сказал мне голосом благородного выродка:

— А эта девица Вероника, — какой избыток волос у этой девицы…

И после этого мы уже глаз не могли оторвать от подмышек Сучки.

Ее лицо дернулось в уродливой гримасе — она меня узнала; потом выражение сменилось на карикатуру негодования, и я понял, что даже думать о сексе с ней — совершенно абсурдная мысль.

Трахаться с Сучкой — ну что за бред.

— Ну? — выпаливает она.

— Ну, все получил, — говорю я, вручая пакетик с коксом.

Она, как ошалевшая хищница, накидывается и рвет его на части, торопливо делает дороги и снюхивает, с искаженным лицом, совсем таким же, как когда она рылась в бычках в моем мусорном ведре однажды, когда у нее кончились сигареты. Я тогда наорал на нее, и она присмирела, скрутив капелюшку давно прокисшего табачка.

Это был первый и последний раз, когда я видел со стороны Злобной Сучки хоть какое-нибудь уважение.

Именно Монтс дал ей такое прозвище. Он отымел ее однажды, а потом то ли не стал больше, то ли не удовлетворил ее как надо, но, в общем, она натравила на него Соло, тогда еще не овоща.

— Эта Злобная Сучка Вероника, — шепелявил он с горечью в голосе, когда я пришел навестить его в больнице, все лицо у него было в бинтах.

— Как себя чувствуешь? — спрашиваю. Я засмотрелся на ее профиль. И вижу кольцо у нее в пупке, там, где чуть задрался верх ее спортивного костюма.

— Погано, — шипит она в ответ, посасывая сигарету.

— Что, крэком балуешься?

— Ага… — говорит она, потом оборачивается ко мне, — чувствую себя отвратно. Предменструальный синдром. Единственное, что помогает, так это хорошо перепихнуться. Но от этих уродов там ничего путного не добьешься. А это все, что мне нужно. Перепихнуться.

Я вдруг понимаю, что гляжу ей прямо в глаза, и стягиваю с нее треники.

— Ну, я готов, блин…

— Ллойд! — смеется она, помогая мне раздевать себя.

Я сую палец Злобной Сучке в вагину, она уже вся мокрая. Наверное, трогала себя, а может, это от крэка или еще чего. Я тем не менее забираюсь на нее и вталкиваю свою эрекцию в ее пизду. И лижу ее испещренное оспинами лицо, как дурная собака грызет сухую, потрескавшуюся, старую кость, и накачиваю механическими толчками, наслаждаясь ее стонами и придыханиями. Она кусает мне шею, плечи, но от кристал-мета мое тело как одеревенело, и я мог бы засаживать ей хоть целый день. У Сучки случались оргазм за оргазмом, а я только мог мечтать о том, чтоб кончить. Я сую ей под нос свои «кнопки» в последний раз и пихаю ей в анус свой палец, — она вопит, как бэньши, и мне кажется, что сейчас все эти кексы сюда сбегутся из соседней комнаты, но что-то никто не появляется. Сердце у меня прямо выскакивает, и мне на секунду становится жутко, что я сейчас копыта откину, потому что у меня вдруг снова начинается мое моргание, но вроде мне удается с ним справиться.