Новые центурионы - Уэмбо Джозеф. Страница 12

<подержанная одежда (исп.)>. А вот panaderia <булочная (исп.)> — сласти, булочки, пирожные, в которых масла, на его, Сержа, вкус, больше, чем следовало бы. Многочисленные ресторанчики, зазывающие на menudo <похлебка из потрохов (исп.)> по выходным. Неужто, размышлял Серж, и впрямь так много желающих отведать эту жидкую красную похлебку? Ему казалось невероятным, что и сам он в детстве это ел. Хотя с голодухи особенно выбирать не приходилось. Он вспомнил брата Ангела и сестру Аврору — они, бывало, выжимали в menudo половинку лимона, посыпали пряностями и окунали в похлебку кукурузные лепешки, едва мать успевала вытащить их из духовки.

Страдавшего туберкулезом отца Серж запомнил как человека с костлявыми запястьями, лежавшего целыми днями в постели. Он беспрерывно кашлял, и от него дурно пахло болезнью. На этом свете он успел породить лишь троих детей. На их улице, кроме Дуранов, не было семьи, где имелось лишь трое детей, не считая Кульвинских, да ведь тех считали англос, для чиканос они вполне сходили за англос, хотя теперь это кажется ему смешным: Кульвинские были самыми чистокровными поляками. В детстве Серж думал, правда ли, что у мексиканцев прекрасные зубы оттого, что три раза в день они едят кукурузные лепешки. По мексиканским народным поверьям, так оно и было. По крайней мере его зубы, как и у большинства его мальчишек-приятелей, по крепости и остроте ничуть не уступали клыкам аллигаторов. Впервые Серж попал на прием к дантисту в армии, да и то отделался лишь двумя пломбами.

Теперь, когда лето близилось к концу, ночь спускалась быстрее прежнего.

Пока он глядел по сторонам да прислушивался, какое-то странное, но удивительно знакомое чувство охватило его. Сперва трепетно засосало под ложечкой, потом дрожь подобралась выше и захлестнула грудь, а по лицу разлилось тепло; его заполонила беспокойная тоска, а может, это и есть ностальгия? Мысленно произнеся это слово, он едва не расхохотался: откуда ей взяться? По большому счету Холленбек — тот же Китайский квартал. Он видел здесь тех же самых людей, занятых теми же делами, что и такие же точно люди в Китайском квартале, и размышлял о том, как странно устроен человек, коли может тосковать по местам своей юности тогда даже, когда сам же презирает эти места, и о том, откуда эта тайна берет начало, и о том, чему она дает начало. Но что бы там ни было, это были самые безмятежные годы в его жизни. И еще мать!.. Он подумал, что тоскует в действительности по ней и тому уюту, покою и надежности, что она собой олицетворяла. Должно быть, все мы об этом тоскуем, думал он.

Гэллоуэй вел машину на юг по Сото, возвращаясь обратно в Бойл-хайтс и предоставив Сержу наблюдать за беснующимися по Сан-Бернардинской автостраде слепящими огнями. Ниже по шоссе случилась небольшая авария.

Ярко сверкавшая табличка стопорила движение, и вереница машин растянулась по дороге насколько хватал глаз. Какой-то мужчина, приложив к лицу окровавленный носовой платок, объяснялся с полицейским дорожной службы в белом шлеме. Сунув фонарик под мышку, тот что-то записывал в блокнот. И зачем в действительности взрослеть, чтобы окунуться потом во всю эту гадость, думал Серж, глядя на ползущее впереди море назойливых точек автомобильных фар и приземистый белый тягач, растаскивающий на обочину обломки. Выходит, ты тоскуешь по детству, а не по людям или дому. Уж эти мне несчастные чиканос, подумал Серж. Жалкие, никчемные…

— Проголодался, напарник? — спросил Гэллоуэй.

— Я никогда не бываю сыт, — ответил Серж и решил про себя: Китайский квартал для меня уже пять лет как в прошлом; вот пусть там же, в прошлом, и остается.

— Не так-то и много у нас, в Холленбеке, кормушек, — сказал Гэллоуэй. — Да и в тех, что имеются, не разгуляешься.

Серж достаточно долго уже носил полицейскую форму, чтобы знать:

«кормушка» — это не просто ресторан или буфет, это ресторан или буфет, где полицейских обслуживают бесплатно. Принимая даровые обеды, он по-прежнему чувствовал себя словно не в своей тарелке, тем более что в академии на сей счет их строжайше предупредили: не принимать никаких бесплатных услуг и «благодарностей», никаких угощений! Похоже, однако, что, когда дело касалось дармовых сигарет, закуски, кофе или газет, сержанты смотрели на это сквозь пальцы.

— Я не прочь расплатиться за обед, — сказал Серж.

— А значит, не прочь и заплатить половину? Есть тут одно местечко, где кормят за полцены.

— Совсем даже не прочь, — улыбнулся Серж.

— Здесь есть и в самом деле местечко высший сорт. «Эль Соберано» называется, стало быть «суверен» по-ихнему, а еще — «монарх», «повелитель». А мы зовем его «Эль Собако». Ты ведь знаешь, что это в переводе?

— Нет, — солгал Серж.

— Подмышка. Притончик еще тот! Вообще-то это пивная, но можно там и закусить. Настоящая таверна, где тебя так и норовят опоить трупным ядом.

— Держу пари, там подают жирные-прежирные tacos <кукурузные лепешки с мясной начинкой (исп.)>, — криво усмехнулся Серж, отлично себе представив, как выглядит эта забегаловка. — Все поголовно пьют и почти все поголовно танцуют, и всякий вечер какому-нибудь парню вздумается приревновать свою подружку, а потом к вам звонят и просят вмешаться.

— Все именно так, как ты сказал, — согласился Гэллоуэй. — Только вот насчет жратвы я не уверен. Насколько мне известно, там готовы свалить с ног бешеного быка, чтобы тут же общими усилиями разделать его на бифштекс.

— В таком случае да здравствует притон за полцены, — сказал Серж.

— Попроси ее повторить! — приказал Гэллоуэй.

— Что?

— Нас только что вызывали по радио.

— Ну и сукин я сын! Прости, напарник, придется мне настроить ухо на эту шумовую кашу. — Он нажал на красную кнопку микрофона:

— Четыре-А-Сорок три, просим повторить.

— Четыре-А-Сорок три, Четыре-А-Сорок три, — послышался пронзительный голос, сменивший «деву-учительницу», — Саут Мотт, три-три-семь, ищите женщину, подозреваемый четыре-пять-девять. Код номер два.

— Четыре-А-Сорок три, вас понял, — ответил Серж.

Гэллоуэй резко надавил на педаль акселератора, и Сержа швырнуло на спинку сиденья.

— Виноват, — осклабился Гэллоуэй. — Иногда просто не поспеваю за своей ногой. И, как рысак, бью копытом, стоит только принять вызов по четыре-пять-девять. Обожаю ловить воришек.

Увидев счастливый блеск в глазах напарника, Серж и сам обрадовался. Он очень надеялся, что охватывавшее его на работе приятное возбуждение будет сопутствовать ему как можно дольше. У Гэллоуэя явно задора не поубавилось.

Что ж, это хороший знак, ведь в этом мире нет ничего, что бы тебе не наскучило слишком быстро.

Перед светофором Гэллоуэй сбавил газ и секунду пережидал красный свет, небрежно оглядываясь по сторонам, потом вдруг с шумом ринулся вперед, пересекая Первую улицу. Спешащий на запад многоместный лимузин завизжал тормозными колодками, и тут же загудел клаксон.

— О Боже, — прошептал Серж.

— Виноват, — робко отозвался Гэллоуэй, немного сбавляя скорость.

Проскочив пару кварталов, он помчался прямиком на стоп-сигнал над перекрестком с односторонним движением. Серж закрыл глаза, но на сей раз не услышал визга шин. — Я полагаю, нет нужды объяснять тебе, что так ездить нельзя? — спросил Гэллоуэй. — По крайней мере пока не кончился срок твоей стажировки. До той поры ты не можешь себе позволить получать нагоняи от сержантов.

С этими словами Гэллоуэй лихо свернул направо, а на следующем углу так крутнул руль влево, что казалось, он участвует в скачках с препятствиями.

— Если, как они требуют, подчиняться всем проклятым дорожным правилам, нам никогда не поспеть туда вовремя и не поймать вора. Я так думаю: попадем в аварию — только моя задница и пострадает, невелика потеря!

Но при чем здесь мой собственный зад, ты, тупица, лихорадочно думал Серж, уперевшись одной рукой в приборный щиток, а другой вцепившись в спинку сиденья. Ему никогда и в голову не приходило, что по оживленным улицам можно носиться на такой скорости. Водителем Гэллоуэй был абсолютно бесстрашным и к тому же до глупого удачливым.