Иосип Броз Тито. Власть силы - Уэст Ричард. Страница 67

Тито написал в Москву письмо, в котором в мягкой, непровокационной манере отрицал недружественную позицию югославов к советским специалистам. Очень скоро Тито пожалел о том, что слишком доверял и мало следил за русскими.

Советский ответ, адресованный «Товарищу Тито и другим членам ЦК КПЮ», был подписан Молотовым и Сталиным – именно в такой последовательности.

Обвиняя КПЮ в забвении демократических норм, авторы письма делали вывод о том, что «подобная организация не может считаться марксистско-ленинской и большевистской». Поименно упоминались четыре «сомнительных марксиста» из числа руководства, включая Джиласа и Ранковича.

Письмо недвусмысленно предупреждало, что «политическая карьера Троцкого весьма поучительна».

Когда четыре упомянутых в нем человека предложили свою отставку, Тито с горечью воскликнул:

«Ну нет! Я знаю, чего они хотят – разгромить наш ЦК. Сначала уничтожить вас, а потом – меня!» [389]

Даже дата письма, подписанного Молотовым-Сталиным – 27 марта 1948 года, носила явно провокационный и оскорбительный характер: седьмая годовщина переворота в Югославии, направленного против союза с Гитлером. Это был день, когда толпа белградцев разгромила германское туристическое агентство и разорвала в клочья флаг со свастикой. За чем последовало вторжение фашистских войск, расчленение Югославии и гибель полутора миллионов человек.

Тито решил созвать пленум ЦК – первый с 1940 года, то есть с тех пор, как он возглавил руководство КПЮ.

Хотя участники пленума проявили полную лояльность по отношению к Тито, со стороны Сретена Жуйовича послышался голос несогласия. Руководство было в курсе его частых встреч с Хебрангом, теперь уже открыто ставшим на сторону Советского Союза и советского посла.

Жуйович воззвал к «революционной сознательности» Центрального Комитета и попросил его членов не делать заявлений, оскорбляющих Сталина. Реакцию присутствовавших Милован Джилас описывает так:

В атмосфере гнева и горечи, охвативших пленум, именно Моше Пьяде, как обычно, несколько разрядил обстановку, сказав, что больше всего в письме Молотова-Сталина его удивило невежество данного послания. Когда Тито заговорил во второй раз, он призвал к верности руководству, которое одиннадцать лет было единым и нерушимым, закалилось в горниле самых тяжелых испытаний и добилось кровной спайки с народом.

Поднявшись со своего места, он громко провозгласил: «Наша революция не пожирает своих детей! Мы высоко чтим детей нашей революции!» [391]

1 мая того же, 1948 года Жуйович-Черный не был приглашен на трибуну и театрально шествовал среди демонстрантов в своем генеральском мундире, увешанном медалями.

Совсем скоро его вместе с Хебрангом арестовали и подвергли одиночному заключению. Чуть позже, в мае, Сталин лично поинтересовался судьбой Хебранга и Жуйовича, обвинив ЦК КПЮ в намерении умертвить их (впрочем, так он сам и поступал со своими противниками).

Впоследствии он даже потребовал присутствия советских официальных лиц при расследовании, ведущемся по их делу.

Как заметил Моше Пьяде, в 1914 году австро-венгерское правительство потребовало, чтобы его сыщики отправились в Белград для расследования убийства эрцгерцога Франца Фердинанда, и отказ Сербии в конечном итоге вызвал пожар первой мировой войны.

Советский Союз повторно направил свое приглашение, а фактически требование, обязывавшее югославов прибыть на предстоящее совещание Информбюро (Коммунистическое информационное бюро) в Бухаресте.

Ехать или не ехать на это совещание – это стало главным вопросом, разделившим югославское руководство либо на приверженцев Тито, либо на сторонников Сталина – последних впоследствии стали именовать информбюровцами.

Югославы отказались отправиться в Бухарест, где была готова разразиться буря. Джилас вспоминает состоявшийся в том тревожном июне разговор с Благое Нешковичем, вскоре примкнувшим к информбюровцам.

В тот же день после обеда Джилас обсуждал с Тито все ту же тему.

В какой-то момент, когда мы затронули вопрос о возможности советского вторжения, он воскликнул: «Умрем на родной земле! По крайней мере, хоть память о нас останется» [393].

В конечном итоге, собравшееся в Бухаресте совещание Информбюро объявило напуганному миру об исключении из своих рядов Югославии – за преступления, варьировавшиеся от «великодержавности» до намерения реставрировать капитализм.

Как и в случае с письмом Молотова-Сталина, наиболее провокационной особенностью информбюровской резолюции, по крайней мере в глазах сербов, была ее дата, 28 июня – день святого Вита. Даже ярые коммунисты вроде Джиласа, притворявшегося, будто ему безразлична средневековая история, были поражены датой, выбранной информбюровцами.

Джилас не ложился спать до самого утра, готовя ответ КПЮ на резолюцию Информбюро.

Спустя более 30 лет после разрыва со Сталиным, когда Тито уже доживал свои последние дни, загребское телевидение показало события 1948 года в трагикомедии под названием «Большой напор».

Фильм начинается со следующего эпизода: древний паровоз привозит добровольцев на строительство автострады «Братство и Единство». На самом деле это были никакие не добровольцы, а специалисты-итээровцы с загребского завода имени Раде Кончара, которым приходится в добровольно-принудительном порядке жертвовать частью своего отпуска. И тем не менее, и героиня, и ее симпатичный, но весьма серьезный возлюбленный счастливы в своей любви и в строительстве новой Югославии.

В числе прочих заводских служащих – очкастый техэксперт, дока в своем деле, и чопорная, но в то же время гиперсексуальная дама-парторг, заставляющая коллег-заводчан принять ее лозунг: «Мы делаем генераторы! Генераторы делают нас!».

На коллективном пикнике, в горах, эта дамочка охотится за героем, как, впрочем, и за любым существом в брюках, пока, наконец, не находится некий мужчина, который утаскивает ее в кусты.