Умножающий печаль - Вайнер Аркадий Александрович. Страница 15

Нет, ментов не трогай… Пусть твои ребята говорят с таксистами, со шлюхами тамошними, со всеми швейцарами, прихватите нескольких мелких торговцев наркотой — взгляни, кто там по учетам проходит. Дворники, шофера ночных мусорников… Запомни — он не мог оттуда улететь, он уехал на машине. Это может быть случайный проезжий частник, а может, он колымит там регулярно… Кто-нибудь видел, как Кот садился в кар. Найдите его — как из пушки…

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: ЧУЖДЕНЕЦ

В сопровождении охраны мы вышли из подъезда во внутренний двор билдинга «РОСС и Я».

Честно говоря, меня уже сильно раздражала эта орава сытых дармоедов. Из-за опереточной свирепости на розовых ряшках они были похожи на крепостных крестьян, подавшихся в лесные разбойники. Но здесь, наверное, считается по-другому. Ничего не поделаешь — this is another World.

Мы нырнули в салон «Мерседеса-600», просторный, чернокожий, уютный, похожий на приемную модного стоматолога. Тяжело чмокнула — пушечным затвором — бронированная дверца. Начальник охраны махнул рукой крепостным, сидящим в головном джипе «форд-экспедишен», прыгнул на переднее сиденье «мерседеса», оглянулся назад — проверил место замыкающего тяжелого джипа, спросил глазами команды Серебровского, дождался разрешающего кивка и сказал в портативную рацию:

— Я — первый! Поехали… Маршрут — четвертый, скорость — штатная, режим готовности — второй, дистанция — два метра.

Из динамиков на передней панели эхом откликнулось:

— Я — третий. Вас понял… Радиорежим — закрытый…

— Я — четвертый. Вас понял ясно…

Просто Колумбия какая-то! Демократия плюс колумбизация всей страны.

На крышах автомобилей сопровождения одновременно вспыхнули синие проблесковые фонари, и кортеж, плавно набирая скорость, выехал из закрытого двора. Створки электрических ворот за нами тяжело, как шлюзы, закрылись. Мощные машины с утробным ревом, глухим жующим рокотом баллонов, звенящим коротким подвизгом сирен лихо погнали по ночной Москве.

…Участок Московской кольцевой дороги, где произошло нападение на милицейский конвой, был забит автомобилями ГАИ, «скорой помощи», стояла пожарная машина, «вольво» телевизионной бригады «Дорожного патруля», автобус дежурной опергруппы с Петровки — множество машин и людей на месте уже завершившейся драмы.

Полотно дороги в восточном направлении было перекрыто, сполошно плясали синие и красные огни, свет фар сотен сбившихся в пробку автомобилей заливал мертвенным сиянием следы разразившегося здесь недавно побоища.

Белые халаты пронесли накрытый простыней труп в санитарную машину.

Наш кортеж подъехал по встречной, внешней полосе кольцевой дороги, замедлил ход.

Начальник охраны повернулся к нам:

— Вот здесь это все и произошло…

Я тронул его за плечо:

— Слушай…

— Нет-нет-нет, Сергей Петрович, мы останавливаться не можем. Это без обсуждения! — непреклонно-твердо сообщил охранник.

Серебровский с невозмутимым выражением лица смотрел прямо перед собой, не вмешиваясь в наш разговор. Я подергал несколько раз ручку дверцы — бесполезно, замки заблокированы.

— Сергей Петрович, там уже все кончено, — мягко сказал охранник, он меня успокаивал. — Вы там сейчас ничем и никому не поможете. Там — финиш…

— Не финиш! — зло выкрикнул я. — Это меня касается, я должен был ехать с ними! Останови, я тебе говорю!

— Нельзя! — твердо резанул мой страж.

Я поманил его пальцем, а он готовно наклонил ко мне голову. Я ухватисто взял в пригоршню его ухо и сжал вполсилы. Повернулся к Серебровскому и попросил:

— Саша, вели остановиться, или я оторву ему ухо!

Серебровский усмехнулся, помотал головой:

— Однако! — Помолчал, будто прикидывал для себя ценность охранного уха, и решил по-хорошему:

— Изволь…

Я отпустил ухо не столько напуганного, сколько удивленного охранника, и Серебровский мягко сказал ему:

— Миша, не обращай внимания. В Болгарии иностранцев называют чужденец… Этот у нас тоже пока чужденец. Сходи с ним туда, а мы вас подождем.

Мы вылезли из машины, а Серебровский, приспустив бронированное стекло, сказал охраннику:

— Ты проследи там, чтоб кто-нибудь не подснял нашего шустряка-чужденца…

КОТ БОЙКО: ПРОДАВЕЦ СНОВ

Мы с подругой лежали обнявшись на тахте, и этот жалобный матрас летел сейчас над миром, как ковер-самолет.

Его несла над этой заплеванной, обиженной землей, над облаками легкой дремы и сладкого полузабытья острая тугая сила моего вожделения и ее уже уходящая нежная агония: «О мой родной, лучший мой, единственный…»

Потом Лора оттолкнула меня, взяла с тумбочки очки, надела, и лицо ее сразу построжало, как у училки, проверяющей мою контрольную — грамотно ли все сделал, есть ли в моем сочинении искреннее чувство или только чужие цитаты с ошибками? Долго смотрела она в мое лицо и решила, наверное, что я на этот раз ничего не списывал, не подглядывал, подсказками не пользовался.

— Ты мне снился, урод несчастный.

— И ты мне снилась… Лежишь, бывало, ночью на шконках, вокруг сто двадцать мордоворотов храпят, как танковая колонна. Безнадега, вонь и мгла… А я лежу и о тебе, единственной, сладкой, как эскимо, мечтаю…

— Ну что ты врешь. Кот позорный! — засмеялась она. — Мечтал бы — хоть раз открыточку прислал, я бы к тебе приехала…

— Лора, цветочек мой душистый! Декабристка моя хрупкая! Тебе на свиданку в зону нельзя, туда только законных супружниц пускают. А мы с тобой, слава Богу, в сплошном грехе сожительствуем.

— К сожалению…

— Не жалей. Представь себе — вот это наше сладкое хряпание называется супружеский долг! Долг! Как трояк до получки! Полный отпад!

— Угомонись, тротуарный мустанг! Мне это не кажется таким ужасным наказанием, — недовольно заметила Лора. — Просто тебя бабы разбаловали. От этого тебе нормальная жизнь кажется стойлом.

Я закурил сигарету, потянулся, закинул руки за голову и сказал ей совершенно честно:

— Ошибаешься, подруга, это не разбалованность. Я очень люблю женщин. Понимаешь, не просто факаться люблю, я каждую женщину люблю, как волшебный подарок… Подарок, которым дали поиграть один раз. У меня до сих пор трясется душа, когда я впервые прикасаюсь к женщине. Я люблю первые слова знакомства, я люблю ваши капризы, вашу терпеливость. Вашу верность, память ваших тел, их запах — у каждой свой. Когда я с тобой, я люблю тебя, как часть самого себя… Когда я в тебе — ты для меня, как два кубика дури, как сорванный мной впервые миллион, как рекордный выстрел на олимпиаде… Понимаешь?

— Я люблю тебя, безмозглого вруна. Умираю по тебе! И ничему никогда не верю…

— Зря. Я никогда не вру женщинам. Я их всех любил в момент знакомства так сильно, что хотел на них жениться. Честное слово!… Но по разным причинам передумывал.

— Больной человек, чистая клиника, — неискренне посочувствовала Лора. — Лечиться надо вам, пожилой юноша!

Я поднялся со своего медленно планирующего на землю ковра-самолета:

— Можно попробовать. Хорошими продуктами. Помогает…

— Ужас! — Лора закрыла лицо руками. — У меня в холодильнике только мед и орехи.

— Одну минуточку! Тебе же доставили ужин из ресторана!

— Послушай, продавец снов! Последний раз мы ужинали в ресторане, когда я решила по дурости, что ты хочешь на мне жениться. А ты уже передумал… Или думать не собирался…

— Пока не знаю, но, может быть, я снова передумаю, — сказал я и направился в прихожую за своим баулом.