Нет царя у тараканов - Вайсс Дэниэл Ивен. Страница 36

– Ёптъ, брат, оставь свое имя на этом листе. Братья на севере штата нуждаются в профессиональном обучении.

– Сделай, как он хочет, и сваливаем, – сказал я. Но Руфус глянул на лист и сказал:

– Кого ты пытаешься наебать?

– Что ты сказал?

– Я что, похож на белого дурачка? Оставить адрес, чтоб громилы знали, на какой двери практиковаться в профессиональном обучении, когда на волю выйдут? Хрень собачья.

Я мгновенно понял: сейчас мы нырнем в залитую кровью канаву. Но Аттика расплылся в улыбке. Два передних зуба у него оказались совсем черными.

– Ага, – сказал он и отпустил нас. Когда он развернулся пугать прохожих, его лицо вновь посуровело.

Затем последовал квартал нелепого миссионерства, чья квинтэссенция – «Евреи за Иисуса», человеческая версия «Тараканов за Дихлофос». Я задумался.

Энтомологи различают два пути развития насекомых. В цикле с неполным превращением личинка вырастает в нимфу, а нимфа – во взрослую особь. Нимфы, по сути – маленькие взрослые, только без некоторых деталей. Может, у негров также? Подростки болтаются без дела, несут ахинею и жахаются наркотиками, как взрослые.

Цикл с полным превращением имеет еще одну фазу – куколку, выросшему из нее взрослому абсолютно чуждую. Сравните лохматого неопрятного еврейского подростка, что предается саморазрушению, с тщательно прилизанным карьеристом, в которого он превратится потом. По-моему, именно психологическая травма от созерцания собственной куколки объясняет, почему евреи и бабочки никогда не превзойдут репродуктивных достижений негров и тараканов.

Цыганкин адрес я прочел на конверте одного яростного письма, что она прислала Айре. В четырех кварталах от ее дома Руфус впервые повернул не туда. Я спрыгнул со шляпы, прокатился по скользким кожаным штанам и хлопнулся об тротуар. Грустно было смотреть, как уходит напарник.

Без шляпы я чуть не ослеп на солнце и преисполнился уверенности, что каждый ботинок в этом городе охотится лично за мной. Табличка у бордюра гласила, что скоро появятся поливальные машины. Ощетинившиеся монстры, по сравнению с ними пылесос – не страшнее автомата для производства сахарной ваты. Из сточной канавы надо уходить. Я мигом промчался вдоль желоба в раскаленном тротуаре и прыгнул за мусорный бак у ближайшей многоэтажки. Дома стояли впритык, добраться – раз плюнуть.

На углу я понял, что придется ждать ночи, когда прекратится движение. Расщелина в бетоне спасла меня от вечернего холода.

Мимо шли ноги:

– …но он не слушает, он, блядь, босс, и теперь акции упали на пятнадцать процентов. При мне! Надо выпить…

– …она такая бестолочь. На два дня позже. Большое дело. И понизила меня на целый чин. Что за идиотка…

– …мне плевать, что ты думаешь. Делай, как тебе мать говорит…

– …но если я у него отсосу, он даст мне роль. С этой точки зрения, что такое еще один минет…

– …кокаин, трава, спидбол, кислота, порошок, крэк, желтенькие, красненькие, продадим, что пожелаете. Приветик, мисс…

– …эта сука хочет сотню долларов за то, чтобы показать мне, какого цвета у нее трусы. Блин. Я ей говорю: оставь под окном, я гляну…

– …мамочка извиняется, что пришла так поздно, но этот толстяк, который называется босс, заставил ее остаться и кое-что печатать. Моя маленькая Фифи уже, наверное, совсем раздулась. Вот здесь, дорогая. Какая хорошая девочка…

В отличие от остальных этот монолог не затихал. Дошло не сразу. На меня внезапно обрушился ливень горячей ядовитой мочи. Я стал невесомым, трещина заполнялась, и я, как ни цеплялся за бетонные утесы, поплыл. Скоро окажусь на уровне тротуара, струя Фифи ударит мне прямо в лицо, и я буду абсолютно беспомощен, когда она повернет голову, чтобы полюбоваться своей работой.

Но Фифи иссякла, не успел я всплыть. Хорошая девочка. Бетон подсыхал, и я забрался поглубже в трещину. Моча на моем теле похолодела; теперь несколько дней буду вонять. Я высунул голову, чтобы посмотреть, как уходит Фифи: засранная задница белой пуделихи подергивалась в такт клацанью наманикюренных когтей по асфальту. В отместку я представил, как она и ее толстозадая крашеная блондинка в трениках, связанные блестящим поводком, убегают по лесу от толпы ухмыляющихся волков. Мне полегчало.

Уличное движение не прекращалось до полуночи, но затем я легко разыскал Цыганкину квартиру. Я ожидал увидеть какой-нибудь притон или ночлежку, но оказался в изысканном доме с большим разукрашенным вестибюлем. Между двойными дверями, прислонив голову к стене, спал швейцар. Я миновал его и пошел к почтовым ящикам, где выяснил, что она живет в квартире 8Б.

По лестнице слишком высоко, так что я вошел в лифт. Я понимал, что придется подождать, но мне требовалось обдумать, что я стану делать у нее дома.

Цыганка. Эсмеральда Козар. История ее прихода в Айрину жизнь была важной местной легендой в те дни, когда я, еще нимфой, впервые появился в кухонном шкафчике.

Айра говорил по телефону:

– Ленни? Это Айра. Слушай, ты не поверишь, что сегодня случилось. Я пошел на вечеринку к Лефковицу Махони. Разговариваю с миссис Лефковиц – настоящая корова, – и тут какой-то дурень толкает ее под руку. Весь мой бежевый костюм залит красным вином. Тот, что я купил на распродаже у Бернштейна в том году. Прямо в промежности, если ты извинишь такую подробность.

Я пытаюсь оттереть его содой. Не выходит. Ты слушай, тут все и началось. Подходит женщина, смотрит на мои брюки и говорит: «Да ты феминист. Мне это нравится». …А? Невысокая, симпатичная. Все остальные в вечерних платьях, а эта в такой цветастой хипповой тряпке. Но ей никто слова не сказал… Погоди. Потом она говорит: «Принесите мне выпить, ладно? Меня каблуки доконали». Она их в руках держала, представляешь? «Говорят, на каблуках у нас попы красивее. Вы как думаете, стоят они таких мучений?» Я стою, глазами хлопаю. Что? Ничего ей не сказал… О, ну конечно, ты бы ответил, теперь легко говорить. …Ну и вот, она говорит, как ее зовут и еще – что такая фамилия в телефонной книге всего одна. И уходит. Вот так вот. Как думаешь, мне ей позвонить? Или она чокнутая?

Ленни вероятно, представил, каким грандиозным развлечением обернется это знакомство, и уговорил Айру позвонить. В субботу она явилась в гости – такого наша колония сроду не видала.

Она прошла на середину гостиной, бросила на пол разноцветную тряпичную сумку, изобразила пируэт и сказала:

– Ни фига себе, как чисто! – Насмешка была и в голосе, и во взгляде.

Айра жался к стене.

– Благодарю вас, – нервно сказал он. Сразу видно: не его класса женщина. Никто в колонии не мог понять, зачем он ее позвал. Она нагнулась и сняла туфли.

– Ну-ка посмотрим. Как-то здесь нужно по-обитаемее сделать. – Одну туфлю она кинула на диван, вторую на стул.

– Пожалуйста, не надо. Ты же только что с улицы.

– Нет. Мало. Попробуем так. – Она задрала платье выше бедер, расстегнула подвязки и сняла чулки. Один швырнула на кушетку, второй на спинку стула.

Айра протестующе открыл рот, но звука не последовало. Он лишь отступил на шаг.

– Нет, все равно мало. – Она изогнулась, расстегнула платье на спине и выскользнула из него. Она была голая па пояс, а своей подростковой грудью гордилась не меньше, чем Амброзия – своим выменем. Цыганка расстелила платье на диване – будто полдивана завалили цветами. Оставшись в поясе для чулок и трусиках, она села и вытянула ноги.

– Вот так гораздо уютнее. Ты как думаешь?

Айра никак не думал: он уже спрятался в кухне. Она засмеялась. Ей хватило часа, чтобы овладеть им на полу в гостиной, отменить его правила и завладеть всей его жизнью.

Околдованный Айра скоро начал умолять ее переехать к нам. Она щекотала ему нервы. С ее дьявольской интуицией она всегда знала, насколько его можно гнуть, чтобы не сломать. А ему нравилось прогибаться.

Почему она осталась? Сначала – затянувшаяся шутка. Потом распробовала вкус сексуальной власти. Кроме того, оставшись, она экономила кучу денег – она была бедна. И кто знает, быть может, даже испытывала к уроду нежность.