Тайна серебряной вазы - Басманова Елена. Страница 17

Все мертвые или найденные живые младенцы явно имели низкое происхождение, об этом свидетельствовало тряпье, в которое были завернуты несчастные, сопроводительные записки запутавшихся дурех, да и другие приметы. Единственный случай, когда в сводке отсутствовали указания на привычные детали, – случай в ширхановской булочной. Описанный в сводке серым суконным языком протокола, случай этот показался господину Пановскому забавным, но он тут же обратил внимание на адрес: угол Н-ского проспекта и Большой Вельможной улицы. «Подозрительно близко от княжеского особняка, – подумал он, – придется наведаться в полицейский участок. Лучше самому удостовериться, что и здесь идет речь о какой-нибудь бродяжке, бросившей своего ребенка».

Через час господин Пановский вместе с двумя сопровождающими его лицами прибыл в полицейский участок к Карлу Иванычу Вирхову. Предъявив следователю свои бумаги, наделяющие его неограниченными полномочиями и заверенные личной подписью Государя, Пановский уселся, развалясь, на стуле и скомандовал:

– Итак, докладывайте, господин Вирхов, о происшествии в булочной Ширханова.

Карл Иваныч был неприятно поражен. Всякие мысли пронеслись у него в сознании, пока он разглядывал бумаги Пановского, всякие мысли проносились у него в голове и сейчас, когда он стоял и не знал, с чего начать. Ситуация казалось ему чрезвычайно дикой – какие особые и неограниченные полномочия нужны для разговора о заурядном случае?

– В рождественскую ночь, – начал Вирхов, – примерно в четыре часа, меня вызвали к управляющему булочной на углу Н-ского проспекта и Большой Вельможной. Там, в витрине, обычно запираемой на ночь ставнями, в связи с христианскими торжествами была устроена живая картина – чучела библейских животных, скотины, как бы в пещере, завешенной еловыми ветками, и младенец в яслях. Так вот в ту ночь замок со ставней витрины был снят, а младенец, искусно выпеченное изделие, просто произведение искусства, – так вот хлебобулочный младенец исчез, а вместо него в ясли, то есть в корзину, подложили настоящего младенца, мужского пола.

– Мужского пола, – с ужасом проговорил Пановский и резко рявкнул: – Каковы ваши выводы, господин Вирхов?

– Попытка грабежа. Младенца-то хлебного украли. А заодно живого подбросили – пусть, дескать, богатые люди кормят.

– Так младенец был жив?

– По заключению врача – нет. Младенец не подавал признаков жизни. Верно, замерз.

– Обнаружены ли следы взлома?

– Замок сняли профессионально – скорее всего, действовал какой-то воришка. Сейчас ищем. Сам замок мы нашли на следующий день довольно далеко от места преступления. Его бросили на соседней улице. Произведенный по свежим следам осмотр места происшествия позволил сделать вывод: в глумливом преступлении участвовали двое, на свежей пороше четко отпечатались следы двух, типов – маленькие, женские, и большие, скорее всего мужские. Розыск преступников ведется, я предполагаю, что это какая-нибудь сомнительная парочка из наших трущоб, пьянчужки, воришка со своей беспутной подругой. Что делать, нищету никак не искоренить. Городовые, дворники опрошены, свидетелей происшествия нет, ничего странного не замечено, хотя ночь выдалась беспокойная, многие жильцы возвращались поздно из церкви – ночь-то рождественская.

– Хорошо. Опишите младенца. Во что он был завернут? Были ли какие-то особые приметы, или это обычное подвальное отродье?

– Нет, младенец вполне обычный. И не в лохмотьях, – сказал с удивлением Вирхов.

– Конкретней, черт возьми, – рассердился Пановский, чувствуя неладное.

– Он был в одной пеленке, белой, обычной. Правда, кажется, неплохого качества.

– Неплохого или хорошего?

– Да, хорошего, – раздраженно признал Карл Иваныч.

– Надеюсь, вы приобщили ее к вещественным доказательствам? Хотелось бы на нее взглянуть.

– Описание пеленки содержится в протоколе. Сама же она отправилась с телом в морг Обуховской больницы.

– Что? – Пановский вскочил. – Вы не оставили вещественного доказательства? А если ребенок похищен из богатой семьи? А если его начнут искать?

– Но я не мог же отправить в морг голый труп, не по-христиански как-то.

– Бросьте на Христа ссылаться. Есть точные инструкции, что делать с вещественными доказательствами. Вы брали в руки ребенка?

– Нет. Его брал мой помощник, который отправлял тело в морг, а чуть раньше господин Коровкин.

– Что еще за господин Коровкин?

– Доктор Коровкин. За ним тоже послали в ту ночь – хозяйке стало плохо. Доктор Коровкин, конечно, имеет более состоятельную клиентуру, но здесь, сами понимаете, звали того, кто ближе живет.

– Так, – Пановский немного успокоился, – что еще было найдено с младенцем?

– Ничего.

– Были ли на его теле какие-то особые приметы? И какие-то метки на этой проклятой пеленке?

– Абсолютно ничего не было. Во всяком случае, я не увидел.

– Разворачивали ли младенца?

– При осмотре его разворачивал доктор Коровкин, он и дал заключение.

– Подходили ли к трупу остальные в ту ночь?

– Никто не подходил и никто не брал в руки младенца.

– Не могло ли что-нибудь не замеченное вами – записка с именем, датой рождения, крестик, медальон – выпасть из пеленки во время осмотра? Или быть присвоено господином Коровкиным?

– Что касается доктора, исключено. Он кристальной честности человек. Да и работники ширхановской булочной все мне хорошо знакомы, если бы что-то обнаружилось, управляющий мне бы сразу дал знать.

– А прислуга? Не могла ли прислуга подобрать что-то, если оно выпало из пеленки?

– Если бы подобрала, непременно отдала бы хозяину. У них, ширхановцев, вражды нет меж хозяевами и работниками. Никаких тебе угнетенных и угнетателей.

Пановский встал со стула, закурил сигару и стал расхаживать вдоль стены кабинета.

Карл Иваныч, стоя у своего стола, следил за передвижениями непрошеного гостя – этот наглый тип раздражал его всем своим видом. И внешностью, и отталкивающей манерой говорить: приходя в раж, неожиданный посетитель шипел и брызгал слюной. И главное – он открыто демонстрировал пренебрежение к своему собеседнику.

– Господин Вирхов, – Пановский остановился, – повторите еще раз, как происходила выемка младенца из корзины.

– После того, как был закончен осмотр места преступления, я подозвал к витрине доктора. Он держал в руках шаль, взятую у Востряковых, Востряков – управляющий булочной. Доктор Коровкин накинул шаль поверх корзины и с ее помощью вынул ребенка. Затем он пошел в помещение магазина.

– А вы?

– Что, я? – Карл Иваныч едва сдерживался, он почувствовал, как под правым глазом у него задергался нерв.

– Вы сразу же пошли с ним? – одержимый выяснением истины, Пановский не замечал, что еще минута-другая и его собеседник придет в неистовство.

– Нет, я еще задержался на минуту-другую с Востряковым у витрины. – Следователь овладел собой, и не такие виды он видывал.

– Значит, доктор с минуту-другую находился наедине с младенцем? Вирхов ничего не ответил.

– Так, – зловеще констатировал Пановский. – Через минуту-другую вы присоединились к нему в помещении магазина. Ребенок был уже развернут?

– Да, он лежал поверх пеленки и шали.

– Значит, сам момент разворачивания шали и пеленки вы не видели? Вирхов молчал.

– Как же вы смеете утверждать, что доктор Коровкин ничего не мог взять, если оно находилось в пеленке?

– Я полагаюсь на безупречную репутацию господина Коровкина. – Вирхов упрямо сжал маленький рот.

– А я ни на что не полагаюсь, – яростно прошипел Пановский. – Ни на что. В том числе и на ваши утверждения. И не говорите мне, что срочно вызванный доктор пришел в ночной рубашке. Он был в пальто. Или я что-то неправильно говорю?

Вирхов, скрывая нарастающее бешенство, в упор смотрел на Пановского, не считая нужным отвечать.

– А в этом пальто были карманы, – язвительно продолжил Пановский, – и сунуть туда что – мгновенное дело.

– Зачем? Зачем это нужно доктору Коровкину? – отделяя каждое слово, отреагировал Вирхов.