Тайна серебряной вазы - Басманова Елена. Страница 19

– С чего начать, мама? – спросила она.

– Со «Спящей красавицы», дорогая, если ты не возражаешь.

Первые аккорды чудесного вальса, который Елизавета Викентьевна никогда не уставала слушать, поплыли по гостиной от грациозного пиано к сильному форте – по нарастающей, подтверждая, что утреннее январское ликование, разлитое в воздухе, добралось и до пианистки.

Мура сидела за столом, покрытым скатертью, рядом с ее стулом на полу лежала расстеленная клеенка. Мура занималась очень серьезным делом, она ставила научный эксперимент – разными способами скидывала со стола кусок хлеба, намазанный почти незаметным слоем масла, – кусок неизменно падал на клеенку масляной стороной. На листе бумаги Мура отмечала карандашом в двух колонках результаты своих опытов. В левой колонке под буквой М стояло уже пятьдесят три крестика, в правой под буквой X – всего один.

Когда стихли последние звуки вальса, Елизавета Викентьевна сказала:

– Девочки, слушайте, что здесь написано, – она развернула газету. – В 1899 году в швейцарских университетах состояло 543 слушательницы. На 78 швейцарских слушательниц приходится 465 иностранных. Первое место принадлежит русским женщинам – 321, за ними следуют Германия – 60, Болгария – 28, Азия – 17.

– Как жаль, что у меня нет никаких талантов ни в искусстве, ни в науке, – выразила сожаление Мура, продолжая собирать бутербродную статистику, и вздохнула, – решительно не понимаю, чем бы я могла заняться?

– Ты просто еще не знаешь, душа моя, но, наверное, не тем, чем ты занимаешься сейчас. Ты еще найдешь применение своим силам, вот увидишь... – Елизавета Викентьевна перевернула страницу. – А вот это сообщение, я думаю, пригодится Николаю Николаевичу: «В Петербурге А. Н. Альмерингером прочтена лекция о новом источнике света – ацетилене. Когда удастся получить чистый карбид кальция и изобрести нормальную горелку, ацетилен широко войдет в жизнь и представит конкуренцию электрическому свету, так как даже при современной дороговизне карбида ацетилен более чем в сорок раз дешевле электричества».

– Какая ты счастливая, мамочка, – снова вздохнула Мура. – Ты и отец занимаетесь одним делом. Пусть ты и не стала химиком...

Брунгильда взяла начальные аккорды Первого концерта Чайковского, но буквально через полминуты остановилась и опустила руки на колени – что-то ей не понравилось.

– А вот еще одно любопытное сообщение, – продолжила Елизавета Викентьевна. – «Химик Уральской лаборатории Л. Г. Романов открыл неизвестную способность сырой платины растворяться в соляной кислоте. Теперь на растворимость металла будут обращать внимание и извлекать его из раствора».

– Интересно, кому приходит в голову растворять платину в кислоте? – задумчиво произнесла Мура. – Все-таки драгоценный металл. Зачем же его уничтожать?

Брунгильда снова взяла начальные аккорды концерта, снова дошла до конца первой страницы раскрытых нот – и снова остановилась, бессильно уронив руки на колени. Она тяжело вздохнула, на мгновение расслабив прямую спину, но, тут же вспомнив об осанке, выпрямилась и резко повернулась на вертящемся круглом стуле – лицом к матери и сестре.

– Ничего не понимаю, – она даже не пыталась напустить на себя расстроенный вид, – почему у меня сегодня такое настроение, что я не чувствую музыку? Пальцы все помнят, трудностей никаких я не ощущаю, а сама ткань почему-то рвется. Вроде и темп выдерживаю необходимый, не загоняю.

– И все-таки, – заметила удовлетворенно Мура, – посмотрите, убедитесь сами: из 95 раз бутерброд падает маслом вниз 93. Вот сейчас он лежит маслом вверх – второй раз так упал.

Елизавета Викентьевна промолчала – в глубине души она переживала из-за младшей дочери, последние два дня Мура выглядела немного потерянной, не похожей на себя. Елизавета Викентьевна считала, что эксперимент с восточным псевдомистиком был довольно жестоким, такие психологические травмы бесследно не проходят. Хорошо еще, что девочка спит ночью спокойно, без кошмаров. Но днем не находит себе места. Бродит по квартире, берет в руки то одну, то другую книгу... В истерику не впадает – Елизавета Викентьевна морально готовилась и к такому развитию событий. Она знала – в душе дочери образовалась огромная пустота, томительная, неясная, холодная... Чем же можно ее заполнить? А хоть бы и бутербродом, сбрасываемым со стола на пол.

– А что, если сбрасывать бутерброд не со стола, а с более значительной высоты? Например, со шкафа? – задумчиво произнесла Мура.

– Жалко тратить такой чудесный день на подобное занятие, – ответила Елизавета Викентьевна. – Давай вернемся к нему потом, впереди еще много пасмурных вьюжных дней. А сейчас, девочки, мне требуется ваша помощь. Через несколько дней наше университетское благотворительное общество проводит вечер в женской гимназии. Представляете, они даже затеяли – естественноисторический театр. Право, такого в Петербурге еще не знали. Среди гимназисток есть и те, кто учится за казенный счет. Мы решили предоставить им некоторое денежное вспомоществование и сделать подарки. Мне кажется, подойдут какие-нибудь изящные и недорогие предметы – гребни, заколки, зеркальца, душистое цветочное мыло, может быть, конфеты. Я попросила бы вас, девочки, присмотреть возможные подарки. Съездите на Невский, прогуляйтесь от Литейного до Знаменской. Гостиный Двор очень дорог, посмотрите галантерейные лавки, только без всяких излишеств, девочки, надо чтобы все было достойно и скромно. Заодно и по городу прокатитесь, погода великолепная. Как вам мое предложение?

Мура посмотрела выжидательно на сестру.

– Мамочка, – улыбнулась Брунгильда, – ты просто змей-искуситель. Мне надо еще часа два позаниматься. А вечером мы с Мурой и Климом Кирилловичем приглашены в Юсуповский сад на Рождественскую елку.

– Сама видишь, сейчас ничего не получается. Вернешься через часик, успеешь позаниматься. Да и совсем другое настроение будет – и у тебя, и у инструмента.

Мура засмеялась, представив себе, как обиженный рояль стоит в одиночестве, потом понимает, что он сам виноват, что Брунгильда от него ушла, и решает, что ему одному плохо и скучно. Только бы вернулась та, чьи тонкие пальчики так властно и нежно дотрагиваются до его клавиш, – он непременно, непременно станет вести себя совсем по-другому. Так, чтобы она была довольна и счастлива.

Брунгильда встала из-за инструмента, не оборачиваясь, левой рукой опустила крышку, погрузившую во тьму белые и черные клавиши, и сказала:

– Конечно, мы едем. Правда, сестричка?

Мура захлопала в ладоши, схватила экспериментальный бутерброд и испачканную клеенку и выбежала из гостиной.

Через полчаса, получив от Елизаветы Викентьевны подробные инструкции – дальше указанного маршрута не заезжать, быть внимательными и аккуратными, друг от друга не отходить, Брунгильде беречь Муру, она еще маленькая, – барышни, от души расцеловав мать в обе щеки, уже сбегали по лестнице и на ходу решали – каким путем они поедут в магазины на Невском?

Извозчик, сразу попавшийся им на глаза, остановился и с улыбкой наблюдал, как барышни усаживаются в коляску. Достойный, пожилой извозчик располагал к тому, чтобы продемонстрировать свою взрослость и самостоятельность.

– Ты братец, чей будешь? – спросила Брунгильда.

– Извозный двор Макарова, барышня. Куда прикажете?

– Будь любезен, на Невский, к Литейному. В галантерейную лавку Кукарекина.

– И если можно, самой красивой и длинной дорогой, – добавила Мура, рассмеявшись.

Барышни ехали по городу, рассматривая вывески, названия магазинов. Броские плакаты красовались на вагонах конок, облепляли специальные вращающиеся киоски на углах улиц. Рекламировалось все: вина, лекарства, новые ткани, кафешантанные представления, театры. Увидев огромный портрет Константина Варламова на одной из тумб, Мура недовольно отвернулась – по ее вине так и не пришлось им увидеть актера в роли Берендея. Ближе к Невскому реклама становилась все более назойливой, на Невском вывескам уже не хватало двух нижних этажей, и они, аляповатые и грубые, бесцеремонно занимали фасады домов до самой крыши. И хотя бразильский кофе, богемский хрусталь и венская мебель барышень не интересовали, смотреть на фасады зданий было намного интереснее, чем вниз. Дорога из-за небольшого мороза расквасилась, утоптанный снег превратился в кашу, смешанную с сеном, бумагами, конским навозом. В ноздри лез запах далекий от парфюмерного, но и в нем барышни находили что-то приятное, волнующее, весеннее.