Солнечный поцелуй - Ванделер Альберта. Страница 36

Почему он оставил ей деньги? Стивен и сам не знал, что толкнуло его на этот шаг. Деньги пригодились бы ему и в Бразилии, даже если бы обстоятельства сложились наилучшим образом. Он понимал, что они расстаются надолго, что Шеннон, не исключено, даже не дождется его, что и с ним может случиться всякое.

Ну и что? Он чувствовал, что должен оставить после себя хоть что-то, и если ничего другого у него нет, то пусть этим чем-то будут деньги. А кому их оставить, если не женщине, которая придала смысл последним месяцам его жизни в Сан-Франциско?

Стивен уже закрывал за собой дверь, когда Шеннон, наверное почувствовав что-то, спросила:

— Когда мы встретимся?

И он, помедлив, ответил честно:

— Не знаю.

Винсент Эбернотт вернулся домой поздно и не в самом лучшем расположении духа. Шеннон, сославшись на то, что у нее разболелась голова, даже не пригласила его к себе, а перспектива провести вечер в одиночестве Винсента не вдохновляла. Настроение его упало ниже нулевой отметки, когда, выйдя из лифта, он увидел на площадке перед дверью знакомую фигуру.

— Камилла? Что ты здесь делаешь?

— А как ты думаешь? Разумеется, жду тебя.

— Давно? — Пошарив в кармане, Винсент достал связку ключей, отомкнул замок и сделал приглашающий жест. — Входи, но только…

— Знаю, знаю, — Камилла поморщилась, — у тебя куча дел, тебе рано вставать и… О, может быть, ты кого-то ждешь? В таком случае я, конечно, уйду. Жена ведь не любовница, с ней можно не церемониться.

— Перестань. Тебе еще не надоело? — Винсент захлопнул дверь и включил свет. — Мы же взрослые люди, так что давай обойдемся без пикировки. Если ты пришла что-то обсудить, я готов тебя выслушать.

— Хочешь сказать, что если я пришла для чего-то еще, то мне нечего здесь делать?

Винсент устало вздохнул. Обсуждать что-то с Камиллой было просто невозможно. Она цеплялась за каждую фразу, за каждое слово, находила любой предлог, чтобы превратить разговор в бессмысленную перепалку.

— Выпьешь?

— Уходишь от ответа? — Не дожидаясь приглашения, Камилла прошла в гостиную и, остановившись посредине комнаты, огляделась. — Не откажусь от шампанского.

Шампанское! И что только люди находят в этой шипучке? Тем не менее Винсент открыл бутылку и, до половины наполнив бокал пенящимся вином, протянул бокал Камилле.

— Ты разве не будешь? — Камилла остановилась перед окном, из которого открывался чудесный вид на залитый вечерними огнями город.

Черт возьми, что ей нужно?! Не просто же так она сюда явилась, да еще прождала его на площадке под взглядами любопытных соседей!

— Буду. Только не шампанское. — Винсент достал из бара бренди. — Итак, я тебя слушаю.

В стекло ударила капля. За ней вторая. Дождь, которого ждали весь день, явился с опозданием.

Камилла сбросила жакет, опустилась на диван и закинула ногу на ногу. Только теперь Винсент обратил внимание, что она тщательно подготовилась к визиту: надела топ с глубоким вырезом, из которого едва не вываливалась роскошная, не стесненная бюстгальтером грудь, и шелковую юбку, длина которой компенсировалась открывавшим тугое бедро разрезом. Когда-то ему хватало одного взгляда на эти ноги, чтобы почувствовать прилив желания. К счастью, те времена прошли.

По крайней мере, так ему казалось. Еще минуту назад.

Он не без труда отвел взгляд в сторону.

— Итак, какие у тебя проблемы? Если я могу чем-то помочь…

Если у Камиллы и было какое-то дело, переходить к нему она не спешила.

— У тебя здесь немного… пустовато, хотя квартира мне нравится. Много платишь? Говорят, в Сан-Франциско жилье стоит ужасно дорого. Впрочем, достоинства этого города перевешивают недостатки, не так ли?

На что она намекает? К чему клонит? Хорошо зная Камиллу, Винсент уже не сомневался, что за ее неожиданным визитом кроется некая, пока неясная цель.

Покачивавшаяся прямо у него под носом туфелька не удержалась на пальцах и свалилась на пол. Камилла не стала ее поднимать, а сбросила вторую туфлю и поджала ноги под себя, давая понять, что никуда не торопится.

— Мне здесь нравится, — с опозданием ответил Винсент. Сидеть с опущенной головой, уставившись в пол, было, конечно, глупо, но он боялся поднять глаза. Боялся, что не выдержит и сделает что-нибудь такое, о чем будет потом долго сожалеть. — Я даже допускаю, что останусь в Сан-Франциско навсегда. Надо же когда-нибудь бросать якорь.

— Ты прав. Годы идут, мы не становимся моложе. Знаешь, я все чаще ловлю себя на том, что мечтаю о тихой семейной жизни, о детях…

Винсент едва не присвистнул от удивления. Тихая семейная жизнь — и Камилла? Легче поверить в существование крокодила-вегетарианца! А дети? Господи, она же всегда чуралась детей и принимала все меры предосторожности, чтобы не забеременеть. Ну и ну!

— Мне так жаль, что мы не смогли сберечь наши чувства, — продолжала Камилла. — Ведь мы же любили друг друга, правда? Скажи, Вине, ты любил меня?

Много ли на свете найдется мужчин, способных дать отрицательный ответ на этот вопрос? Винсент не принадлежал к меньшинству.

— Да. — Он выпрямился. — Но…

В следующий момент произошло то, о чем он догадывался, что подозревал с самого начала, чего ждал со страхом и, что уж скрывать, с надеждой. О приближении этого момента его оповещала система безопасности, встроенная природой в каждое разумное существо. Сигналы были четкими и недвусмысленно указывали на опасность: в ушах гудела кровь, в груди стучало сердце, внизу живота нарастало давление…

Ее горячее дыхание коснулось его щеки. Руки оплели шею. Грудь прижалась к плечу. Он зажмурился, но было уже поздно — губы Камиллы, мягкие, теплые, податливые, нашли его губы… настойчивый язычок проскользнул в его рот… ее пальцы прошлись по ширинке, словно оценивая состояние готовности…

Винсент знал, что должен что-то сделать, остановить Камиллу любой ценой, даже если придется выпрыгнуть в окно, но воля к сопротивлению таяла с каждой секундой, уступая древнему, животному инстинкту брать, завоевывать, подчинять, обладать. Без этого инстинкта мужчина никогда бы не смог стать самым сильным, самым главным, самым могущественным зверем на земле. Без этого инстинкта он никогда бы не вышел из пещеры, не пересек океан, не слетал на Луну. Без этого инстинкта он остался бы жалким бесполым существом, достойным лишь того, чтобы об него вытирали ноги.