Вечность на двоих - Варгас Фред. Страница 9
— С гор, — ответил Адамберг. — Гора выплюнула их вместе с потоком лавы, потом они стекли по склонам и застыли — так получились беарнцы.
— Ну конечно, — подтвердил тот, кто размечал паузы.
Мужи молча ждали, и было очевидно, что их интересуют причины присутствия чужака в Аронкуре.
— Я ищу замок.
— Это просто. Там сегодня концерт.
— Я сопровождаю одного из музыкантов.
Освальд достал из внутреннего кармана местную газету и аккуратно развернул ее.
— Тут фотография оркестра, — сказал он.
Его, таким образом, приглашали подойти к столу. Адамберг преодолел несколько метров с кружкой пива в руке и посмотрел на страницу, которую протягивал ему Освальд.
— Вот, — сказал он, ткнув пальцем в снимок, — альтистка.
— Эта красотка?
— Ну.
Робер снова наполнил бокалы, и этот жест продиктован был желанием не просто выпить еще по стаканчику, но и отметить важность новой паузы. В настоящий момент мужское собрание мучилось вечным вопросом: кем эта женщина приходилась чужаку? Любовницей? Женой? Сестрой? Подругой? Кузиной?
— И вы ее сопровождаете, — уточнил Илер.
Адамберг кивнул. Хоть ему и говорили, что нормандцы никогда не задают прямых вопросов, он всегда считал это легендой и теперь купался в их гордом безмолвии. Кто задает слишком много вопросов, выдает сам себя, а это недостойно настоящего мужчины. Растерявшись, мужи обратили взоры на старейшину. Анжельбер с хрустом почесал ногтями небритый подбородок.
— Это ваша жена, — постановил он.
— Бывшая, — сказал Адамберг.
— И вы все-таки ее сопровождаете.
— Из вежливости.
— Ну конечно, — подтвердил разметчик.
— Женщины… — тихо сказал Анжельбер, — сегодня они есть, завтра их нет.
— Они нам не нужны, когда они есть, и нужны, когда их уже нет, — заметил Робер.
— Они нас бросают, — согласился Адамберг.
— И с чего бы это, — осмелился Освальд.
— Потому что мы ведем себя недостаточно вежливо, — пояснил Адамберг. — Я, по крайней мере.
Этот парень не увиливал от вопросов, и у него были неприятности с женщинами — собрание мужей присудило два очка в пользу Адамберга. Анжельбер указал ему на стул.
— Сядь сюда, за те же деньги, — предложил он.
Он перешел на «ты» в знак временного допуска горца на ассамблею равнинных нормандцев. Адамбергу придвинули бокал белого вина. Их полку на сегодня прибыло, завтра будет о чем поговорить.
— А кого убили-то? В Бретийи? — спросил Адамберг, сделав достаточное количество глотков.
— Убили? Забили, ты хочешь сказать? Зарезали, как паршивого пса?
Освальд вытащил из кармана еще одну газету и протянул ее Адамбергу, тыча пальцем в снимок.
— Вообще-то, — Робер гнул свое, — лучше быть невежливым до и вежливым после. С женщинами. Меньше было бы неприятностей.
— Кто знает, — сказал старик.
— Пойди пойми, — добавил разметчик.
Адамберг, нахмурившись, пытался вникнуть в текст статьи. В луже крови плавал красный зверь. Подпись под снимком гласила: «Чудовищное варварство в Бретийи». Он сложил газету, чтобы прочесть название: «Егерь Запада».
— Ты охотник? — спросил Освальд.
— Нет.
— Тогда тебе не понять. Такого оленя, к тому же с восемью отростками на рогах, подобным образом не убивают. Это варварство.
— С семью, — поправил Илер.
— Извини, — сказал Освальд, посуровев, — у этого оленя было восемь отростков.
— Семь.
Стычка, опасность взрыва. Адамберг поспешил вмешаться:
— На фотографии не видно, семь или восемь.
Все с облегчением глотнули вина. Само собой, добрая ссора занимала определенное место в партитуре мужской ассамблеи, но сегодня, в присутствии чужака, у них были другие приоритеты.
— Такое, — сказал Робер, ткнув толстым пальцем в снимок, — не мог совершить охотник. Этот тип и не дотронулся до зверя, ничего не взял, даже трофеи.
— Трофеи?
— Рога и нижнюю часть правой передней ноги. Он распотрошил зверя просто ради удовольствия. Маньяк. И что, спрашивается, себе думают полицейские из Эвре? А ничего. Им плевать.
— Потому что это не убийство, — отозвался второй оппонент.
— Сказать тебе? Будь то человек или зверь, когда он устраивает такую мясорубку, это значит — у него не все дома. Кто тебе поручится, что он потом женщину не зарежет? Убийцам тоже надо на ком-то тренироваться, между прочим.
— Это верно, — сказал Адамберг, вспомнив о дюжине крыс в порту Гавра.
— В полиции одни козлы, им это даже в голову не приходит. Болваны.
— Подумаешь, олень, — возразил возражатель.
— Ты тоже болван, Альфонс. На месте полицейских я начал бы искать этого типа, и чем быстрее, тем лучше.
— Я бы тоже, — прошептал Адамберг.
— Вот видишь, даже Беарнец со мной согласен. Потому что такое зверство, слышишь меня, Альфонс, означает, что где-то здесь бродит сумасшедший. И поверь мне, ты еще о нем услышишь, потому что я никогда не ошибаюсь.
— Беарнец согласен, — добавил Адамберг, пока старик снова наполнял его бокал.
— Вот видишь. И это при том, что он не охотник.
— Нет, — сказал Адамберг, — он полицейский.
Рука Анжельбера замерла в воздухе, бутылка остановилась на полпути к бокалу. Адамберг встретился с ним взглядом. Вызов был брошен. Легким движением руки комиссар дал понять, что он тем не менее не прочь выпить. Анжельбер не шелохнулся.
— Мы тут полицейских не особенно любим, — произнес он, даже не пошевелив рукой.
— Их нигде не любят, — уточнил Адамберг.
— Здесь еще меньше, чем везде.
— Я же не говорил, что люблю их, я сказал, что я — полицейский.
— Ты их не любишь?
— А зачем?
Старик зажмурился, собираясь с силами для неожиданной дуэли:
— А зачем ты им стал?
— От невежливости.
Этот быстрый ответ стрелой пролетел над головами собравшихся, Адамберга в том числе, который сам не смог бы объяснить, что он имел в виду. Но никто не осмелился выдать свое недоумение.
— Во-во, — подвел итог разметчик.
И рука Анжельбера, замершая, словно в стоп-кадре, продолжила свое движение, бутылка наклонилась, и бокал Адамберга наконец наполнился.
— Или вот из-за такого, — продолжил Адамберг, показывая на растерзанного оленя. — Когда это произошло?
— Месяц назад. Оставь газету себе, если хочешь. Полицейским из Эвре плевать.
— Козлы, — сказал Робер.
— Что это? — спросил Адамберг, указывая на пятно рядом с телом.
— Сердце, — с отвращением сказал Илер. — Он влепил ему две пули в бок, потом вырезал сердце и расквасил его.
— А что, есть такая традиция? У оленя вырезают сердце?
Все снова помолчали в нерешительности.
— Объясни ему, Робер, — приказал Анжельбер.
— Обалдеть можно, ты горец и ничего не смыслишь в охоте.
— Ну, я взрослых сопровождал, — признался Адамберг. — Диких голубей таскал, как все мальчишки.
— И на том спасибо.
— Но на этом остановился.
— Убив оленя, — начал Робер, — ты снимаешь с него шкуру, стелешь ее ковром. На нее — трофеи и задний окорок. Внутренности не трогаешь. Переворачиваешь тушу, вырезаешь филейные части. Потом отрубаешь голову, чтобы забрать рога. Закончив, оборачиваешь зверя в его же шкуру.
— Во-во.
— Но к сердцу даже не притрагиваешься, черт побери! Раньше, бывало, его тоже вырезали. Но мир не стоит на месте. Сегодня сердце оставляют зверю.
— А кто его вырезал раньше?
— Неважно, Освальд, это было давным-давно.
— Наш-то хотел только убивать и уродовать, — сказал Альфонс. — Даже рога не забрал. Хотя те, кто ничего в этом не смыслит, охотятся именно за рогами.
Адамберг поднял глаза на развесистые рога, висящие над входной дверью.
— Нет, — сказал Робер, — это дермо.
«Дерьмо», — перевел Адамберг.
— Тише ты, — Анжельбер кивнул на барную стойку, где хозяин сражался в домино с двумя юнцами, слишком еще зелеными, чтобы присоединиться к мужам.
Робер бросил взгляд на хозяина, потом снова посмотрел на комиссара.