Григорий Распутин-Новый - Варламов Алексей Николаевич. Страница 122

Этот всплеск чувств и своеобразный «христианский романтизм» отца Сергия любопытно сопоставить с трезвой оценкой профессионала сыска генерала Глобачева:

«Распутин не представлял собой какой-либо крупной величины былых фаворитов, был простым умным мужиком, попавшим в случай и потому пользовавшимся своим положением, но в том окружении, которое создалось около него, он представлял уже крупное зло, компрометируя престиж царского достоинства и ореол величия царя в глазах народа. Для революционеров жизнь Распутина была, может быть, драгоценнее, чем для царской семьи, и ни один из них не рискнул бы покуситься на эту жизнь, зная, что тем самым преждевременно наносит величайший вред делу революции. Распутин только и мог быть убит, как это и случилось, лицами правого лагеря и даже близко стоящими к трону».

В последнем оба мемуариста замечательно совпадают: Распутин нес в себе революцию. Но не только ее.

Известно предание о том, что Распутин собирался поехать в действующую армию и в этом ему воспрепятствовал Великий Князь Николай Николаевич, бывший с начала военных действий и вплоть до августа 1915 года главнокомандующим.

«Все с восторгом повторяли „героический“ ответ Николая Николаевича Распутину, просившему разрешения приехать в Ставку: „Приезжай – повешу“, но никому в голову не приходила мысль, а была ли такая просьба со стороны Распутина и отвечал ли в действительности на нее великий князь? – прокомментировал этот сюжет современный историк П. В. Мультатули. – Но русское общество это не интересовало: оно хотело верить в эти легенды, как хотел в них верить великий князь Николай Николаевич, как хотел в них верить генерал Алексеев, генерал Рузский и другие».

Пафос Мультатули вполне понятен, однако справедливость требует признать, что Распутин давал повод для неприязненного к себе отношения. Он жил к тому времени в пятикомнатной квартире на Гороховой улице (квартиру оплачивала Царская Семья), в доме номер 64, адрес, который позднее станет легендарным, и по Петербургу ходили басни про те дела, которые в этих стенах решались, и про распутство, в этом доме царившее.

Отделить истину от лжи в том, что касается сей нехорошей квартиры, нелегко, но единодушие самых разных современников свидетельствует о том, что не все там было чисто. Однако и не все грязно.

«Наша квартира состояла из 5 комнат. Роскоши никакой у нас не было. Все это вранье, что писалось тогда в газетах про нас. Комнаты наши и обстановка их были самые простые. В столовой стоял у нас стол, обыкновенные венские стулья и оттоманка, самая роскошная вещь из всей обстановки, подарок какого-то Волынского, освобожденного из тюрьмы по ходатайству отца; в спальне отца – кровать железная, американский стол, в котором хранились у отца под замком многочисленные прошения различных лиц, гардероб и умывальники; в кабинете отца – письменный стол, на котором ничего не было, кресло и диван; в приемной были одни стулья», – показывала на следствии дочь Распутина Матрена.

Она же описывала и повседневную жизнь самого известного из русских мужиков: «Он ходил в русской рубашке, русских шароварах, заправляя их в сапоги, и в поддевках. Мяса он не ел до самой своей смерти. Его обед всегда состоял из одной ухи. Кроме того, он еще употреблял редиску и любил квас с огурцами и луком. Больше этих кушаний он ничего дома не ел. Вставал он всегда рано и шел обязательно к ранней обедне. После этого он приходил домой и пил чай с черными сухарями или кренделями. Тут же после чая приходили просители, и на них уходил целый день отца. Правильного распорядка дня не было. Собственно, весь день уходил на просителей, и он принимал всех и всегда… К нему обращались очень многие с очень разнообразными просьбами: его просили о местах, о помиловании разных лиц, сидевших в тюрьмах. Вот, главным образом, с такого рода просьбами и обращались к нему. Ему разные лица давали деньги, но очень многие и просили у него денег. Никогда никому в денежных просьбах не отказывал. Он действительно одной рукой брал, а другой раздавал. Обращались к нему и за духовной помощью: просили совета, жаловались на тяжелую душевную жизнь. Он давал советы, старался помочь душевно, как мог».

Побывавшая в распутинском окружении Е. Джанумова вспоминала:

«В квартире с утра до вечера толкутся представители всех слоев населения. Крестьяне, ходоки в валенках и дубленых полушубках просят помочь миру в какой-то вражде с помещиком. Дама в глубоком трауре, с заплаканными глазами, хватает за руки „отца“ и, всхлипывая, просит о чем-то. Военный в блестящем мундире одного из гвардейских полков скромно ждет своей очереди. Вот какой-то человек с обрюзгшим лицом входит в переднюю в сопровождении лакея в меховой пелерине. Это какой-то банкир по спешному делу. Его принимают без очереди. Какие-то польские беженки, студенты, монашки с котомками и фрейлины императрицы. Салопницы и дамы в костюмах Пакена и Дусе. Истерически плачет какая-то женщина, звучит телефон. То здесь, то там появляется высокая фигура в мягких сапогах и шелковой косоворотке. Пронизывающе смотрят глубоко сидящие глаза. <…>

Шелка, темное сукно, соболь и шеншеля, горят бриллианты самой чистой воды, сверкают и колышутся тонкие эгретки в волосах, и тут же рядом вытертый старомодный чемоданчик какой-то старушки в затрапезном платье, старомодная наколка мещанки, белая косынка сестры милосердия. Просто сервированный стол со соборным чайным сервизом утопает в цветах».

«Кто бывал? Я видела генералов в полной форме, с орденами, приезжавших к нему на поклон. Бывали студенты, курсистки, просившие денежной помощи. Шли офицерские, чиновничьи жены, просившие по разным поводам за своих мужей. Вся эта публика была сплошь столичная, провинциальной не было. Он всех принимал и всем обещал. В деньгах он никому не отказывал: вынимал из кармана и давал.

Сам он вел образ жизни простой: стол у него был совсем скромный. Но пил он очень много, и часто за это время я видела его пьяным», – показывала на следствии Вера Ивановна Баркова, дочь Манасевича-Мануйлова.

Другой свидетель князь М. М. Андроников рисовал иную картину: «Он рассказывал о своих отношениях к Богу, плел что-то непонятное, и мы находили, что это очень серьезный человек… Он вел себя в высшей степени корректно. Выпивал одну бутылку мадеры, после которой не пьянел совершенно, вел себя прилично и уходил. <…> Все, что ему говорили, он воспринимал и кипел любовью к Отечеству, высказывал свои воззрения, что нужно то-то и то-то сделать… Словом, высказывал свои идеи… Я в нем скверного в то время ничего не находил. Но впоследствии, когда он после обеда просил, чтобы кто-нибудь непременно начал играть, я его спрашивал: „Для чего?“ – он говорил: – „Я хочу потанцевать“, пускался в пляс и в течение часа до упаду танцевал. Мне это казалось странным, – я этого не понимал… Затем он подходил к телефону и вызывал всевозможных дам. Я должен был делать bonnemineaumauvaisjeu [44], – потому что все эти дамы были чрезвычайно сомнительного свойства».

«Участницами этого негодяя замешаны матери семейств, вдовы и девицы всех сословий и общественных положений. Все это сбившиеся с истинного пути психопатки. Мужья, отцы и близкие должны были давно уже принять самые радикальные меры для искоренения подобного зла в самом зародыше его возникновения и не дать этому грандиозному скандалу разрастись в вопрос государственной важности. Но они попустительствуют этому постыдному делу, в семьях этих заблудших не нашлось никого, кто бы оградил такое существо от омерзения. Наоборот, это поощряется…» – писала княгиня М. К. Тенишева, хотя она-то уж точно питалась одними слухами.

Вообще об этой, ставшей достопримечательностью Петербурга, квартире, о ее посетителях, о тех аферах, которые в ней творились, и о болезненном окружении Распутина написано очень много и весьма противоречиво, притом что на первый взгляд противоречий быть не должно: квартира, равно как и ее жильцы и посетители находились под постоянным наблюдением полиции, которая изо дня в день фиксировала все, чем занимался Распутин и его окружение.