Женщина— апельсин - Васина Нина Степановна. Страница 78

Она тяжело дышала. Пошевелился рядом Володя и приподнял голову.

— Удавка!.. — сказала Ева. — Я ее потеряла там.

— Какая удавка? — спросил он сонно.

— Которой я его задушила, — сказала Ева с отчаяньем в голосе. — Я ее потеряла… Я не воин.

— Ну хватит уже, правда, сколько можно, я уже понял, что ты работаешь не в бухгалтерии, давай спать, а? Иди сюда, я тебя запрячу, тебя никто не найдет до утра.

Федя выбрался из машины у своего дома сердитый и злой. Он смерчем пробежал по двору, вызвав дружный лай двух доберманов. Увидев его в окне, перекрестилась и запряталась Матрешка.

— Жена! — крикнул он и затопал ногами. — Снять сапоги, поставить самовар!

— Каки таки сапоги, ну каки сапоги, — тоненько тренькнула из угла Матрешка. — Ботинки у тебя, а чай давно готов.

— Где она? Я так решил, если сейчас не встретит — все.

— Ну что такое — все, что — все?

— Умолкни. Найти Наталью и привести ко мне, — сказал Федя уже спокойней подбежавшей на шум охране.

— На лугу она, лошадь гостю показыват! — заверещала Матрешка громко.

— Нет у меня лошади, нету! — опять заорал Федя что есть мочи.

— А я и говорю, нету тут никакой лошади, а он говорит, покажи да покажи! С самого утра — покажи и покажи! Ну она и говорит, пошли, говорит! На луг, говорит!.. По первому снегу и покажу, — закончила Матрешка шепотом, видя перекосившуюся ненавистью физиономию хозяина.

Федя выбежал на крыльцо и приказал притащить во двор скамью. Потом сбегал, тяжело дыша, к сараю и принес две плетки, сочно стеганул себя по ногам, споткнулся и матернулся.

На улицу понемногу вышли все из дома.

Сколько раз потом ни вспоминал Стас то, что произошло дальше, столько раз покрывался гусиной кожей и цепенел. Он так и не понял, сон это был или реальность. С каждым первым снегом ему мерещилась скамья желтого дерева, еще зеленая трава в снегу и легкий парок от горячего тела Натальи, разложенной на скамье.

Наталья шла с телохранителями, улыбаясь Феде, счастливая, с румянцем во всю щеку, подметая снег длинным пальто с меховой опушкой. Федя смотрел на нее напряженно, помахивая плетками, и понемногу улыбка Натальи угасла. Стас семенил за ней, путаясь ногами в длинном халате, запрятав мерзнущие руки в длинные рукава телогрейки.

Когда Наталья подошла к Феде, все затихли.

— Ложись на скамью, — сказал Федя тихо. Наталья оглянулась.

— Это ты мне приготовил, муж? — спросила она со значением.

— Тебе, жена, — ответил Федя.

— Федя, — робко сказал стоящий рядом секретарь, — Федя, не надо, не делай этого!..

— Молчи, Никитка, — сказала Наталья и сбросила на траву, поведя плечами, расстегнутое пальто.

Она оказалась в длинной кружевной рубашке тонкого полотна. Кряхтя, легла животом вниз, обхватила скамью полными белыми руками и посмотрела на Федю веселым глазом из-под желтых кудряшек у лица.

Федя оттянул первый удар с ленцой, пробуя. Но на спине тут же лопнула и порозовела тонкая ткань. Это раззадорило Федю, он размахнулся сильней, и хлыст звонко свистнул перед ударом. Наталья взяла в зубы свою косу и зажмурилась, выдавив первые слезы. Дальше Федя стегал двумя плетками, расставив ноги и побагровев лицом. Когда на спине почти не осталось рубашки, Федя, пошатываясь и шумно захватывая воздух, отошел, ничего не видя сквозь синюю пелену.

Стас попробовал дернуться, когда Наталья легла, его оттолкнули локтем и показали близко к лицу кулак.

Потом Стас поймал себя на том, что отдал бы все за камеру… Даже, может, и на скамью бы лег, только пусть все это заснимут и отдадут ему!

Федя ушел в дом, за ним потянулись зрители — охрана, шофер, секретарь, старичок-истопник, мелко крестясь, и приехавший случайно гость с вытаращенными глазами и пьяный в стельку. Стас смотрел, замерзая ногами в домашних шлепанцах, как причитала Матрешка, оставшись одна возле хозяйки, как тяжело и медленно вставала Наталья, пряча глаза и сжав на груди рубашку.

— Зря ты это, Федя, — тихо сказал секретарь.

— Сам знаю, что зря! Зря… Зато полегчало. — Федя обливал голову в кухне холодной водой… — А этого придурка… Этого извращенца, алкоголика, этого обжору киношника — вон… Вон! Вон!!

В дом вбежал охранник и зашептал Феде на ухо,

— Прилетели, стервятники! — Федя вытерся, сел за стол и велел пропустить важных гостей.

Два черных «мерседеса» неслышно подкатили к дому.

Гости входили по одному, неспешно. Четверо одинаково одетых мужчин в черных очках. Ни один не перекрестил лоб на икону.

— Где он? — спросил наконец один из гостей после напряженного молчания.

— А где она? — спросил Федя. — Спросите у вашей крали.

Гости переглянулись.

— Вы что, ребята, совсем умом тронулись, сюда приезжать?

— Они без пушек, — сказал один из охранников Феди, стоящий в дверях.

— Это я даже не обсуждаю. Вы зачем приехали, посмеяться?

— Где он? — спросил еще раз гость с тем же спокойствием в голосе.

Федя посмотрел в окно. Его люди уносили скамью Выглянуло осторожное белесое солнце.

— Федя, — сказал другой гость, — не заставляй нас ждать, ты в эту игру один не сможешь сыграть, отдай его, Федя. Это очень серьезно.

Федя понял, что они приехали не для того, чтобы посмеяться.

— Его увела с прогулки красивая баба. Это видел мой человек. Я решил, что вы делаете свое дело, а меня прилепили дерьмом на видное место.

Четверка повернулась, как по команде, и пошла к двери. Последний из них оглянулся уже на выходе.

— Два дня тебе. Найдешь его — будешь жить.

В тюрьму приехали представители сразу трех разных организаций. Толстоватые дяди в форме милиции заинтересованно рассматривали бравых молоденьких эфэсбэшников, красавцев, как на подбор, в костюмчиках и белых рубашках из-под пальто. Между ними сновали суетливые личности странного вида из государственного управления разведки, самый неприметный и самый плешивый из них один ходил медленно и со всеми подряд здоровался, всовывая для пожатия потную хилую руку.

Через час прочесывания коридоров, крыши, подсобных помещений и служебных туалетов все они стали то и дело наталкиваться друг на друга. Поэтому когда прыткий эфэсбэшник выбежал из прачечной и стал докладывать своему старшему тихонько на ухо, вокруг них собрались толпой остальные. Милиционер предложил «не быть гадом».