Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович. Страница 23

— Джакомо дель Белометти.

— Я запомню, — важно кивнул Фасих-бей и уселся в носилки.

Он получил щедрый подарок, и надо быть глупцом, чтобы отказаться от него. К тому же, как обидеть человека, который хочет услужить тебе? Но зачем этот Белометти ищет благорасположения бывшего кизлярагасси? Никто просто так не станет бросаться деньгами. Что ему сказало имя Фасих-бея и действительно ли он узнал это имя только после покупки рыжей кобылы? Если бы он не подарил ее, все было бы предельно просто и понятно, а так…

— Дестур! Хасса! — покрикивали носильщики. — Дорогу! Сторонись!

Покачиваясь в такт движению носилок, евнух бледно улыбнулся: что ж, если гяур ищет благорасположения Фасих-бея, нужно ли обманывать его ожидания? Любая загадка должна иметь отгадку. Откинув занавеску, он движением руки поманил слугу и приказал:

— Узнай, кто этот человек, подаривший мне кобылу, и где он живет. Утром расскажешь всё, что выведал. Иди!

И тут он вдруг понял, что чужестранец заставил таки его не только задуматься, но и сделать ответный ход. Ладно, не будем сейчас ломать голову и строить предположения. Сначала дождемся утра и послушаем, что расскажут об этом гяуре. По крайней мере, нельзя оставаться в долгу, надо чем-то отдарить его, соблюдая правила приличия.

А рыжую кобылу он сегодня же прикажет оседлать и попробует проехаться на ней по двору. Дивная лошадь, просто сказочная!

Глава 3

В обитель монахов-войнов Тимофей Головин возвратился точно в назначенный срок Еще издали он увидел крест над церковью — значит, скоро будет дома Вот уже показались и стены, сложенные из толстенных дубовых бревен Открылись тяжелые ворота. Тимоха соскочил с коня и, ведя его в поводу, вошел внутрь. Сам расседлал вороного, выводил его, вычистил и задал корм. Потом поднялся в келью отца Зосимы.

Игумен стоял у окна и читал арабскую книгу. На звук отворившейся двери он обернулся, увидел Тимофея и облегченно вздохнул:

— Вернулся! А я уж беспокоиться начал, день к исходу, а тебя все нет и нет. Что невесел? Ну, садись, рассказывай. Да ты голодный, поди? И в бане еще не был?

— Потом, отче, — глухо ответил Головин.

Он сел на лавку и начал рассказывать о схватке с разведкой орды, гибели атамана сторожевой станицы Ивана Рваного, о том, как шли потом казаки по следу людоловов и что открылось им в балке, над которой стаями кружило воронье.

Отец Зосима слушал, не перебивая, только скорбно сжал побелевшие губы и уперся в стену невидящими глазами, в которых застыла невыразимая боль.

— С той поры, отче, жжет вот тут, — Тимофей коснулся ладонью широкой груди, — и нет мне покоя!

— Душа болит и томится. — Игумен широко перекрестился. — Вечная память мученикам! Мужайся, народ русский! Крепостью тебе пусть Христос пребудет! Ничего, Бог наперед правит: наступит день, когда придет русское воинство на землю проклятой орды, как некогда пришел Грозный царь под Казань… А ты боль свою не лелей, не давай ей себя взять. Помолись — и за дело. Но то, что видел, запомни накрепко!

— Запомню, отче.

— Теперь слушай! Сегодня отдыхай, а завтра поутру отправишься в дорогу. Конь твой здоров?

— Слава Богу — Тимофей осенил себя крестным знамением. — Из сечи вынес вороной.

— Вот и ладно. Пойдут с тобой в степь еще девять верховых — утром узнаешь, кто твои спутники. Не мешкая, скачите в Азов. Там вас ждет Федор Паршин. Ему от меня передашь грамотку. В город входи один, под вечер, а остальные пусть за стенами обождут.

Старец поднялся, подошел к стоявшему у стены сундуку и поднял его крышку. Достал что-то и, обернувшись, показал Головину небольшую золотую вещицу: похожий на крестик странный четырехлепестковый цветок. Там, где сходились лепестки, тускло сияла маленькая жемчужина.

— Кто покажет такой знак, тот твой брат по оружию, кем бы он ни был в миру. Но сразу не доверяйся: знак может оказаться в чужих руках! Еще есть тайные слова, которые никто из давших клятву не назовет врагу и под пыткой. Готов ли ты узнать их? Готов ли принять знак тайного братства?

Тимофей встал, почти достав головой до низкого потолка кельи.

— Я готов, отче, — спокойно сказал он — Клятву я дал.

— Запоминай! Кто покажет тебе знак, того спроси «Какому Богу ты молишься?» Он должен ответить «Истинному». Тогда ты скажи: «От лжи до истины пять пальцев» — и сделай вот так: — Зосима коснулся указательным пальцем мочки уха, потом глаза и приложил ладонь к лицу мизинцем к краю левого века, а большим пальцем к уху. — Запомнил?

— Да, — кивнул Тимофей.

— На это ответят «Из лжи родится все, даже правда». Только после этого можешь довериться. Сам знак никому не показывай. Кому надо, и так тебя сыщут. На шее не носи, спрячь получше, и упаси тебя Бог его потерять! — Он вложил в протянутую ладонь Головина маленький золотой цветок с жемчужиной — знак тайного братства — и трижды перекрестил воспитанника. — Перед дорогой зайди к старику, — провожая его до дверей, попросил Зосима. — Грамотку возьмешь, и помолимся вместе, ведь в огромный и жестокий мир выпускаю тебя, Тимоша!

— Я приду, отче.

— Ну, с Богом!

Тимофей уже взялся за кольцо двери, но остановился и спросил:

— Паршину знак показывать или нет? И у него такой есть?

— Федор тебя и без знака примет, — улыбнулся Зосима. — А есть у него такой или нет, не твоего ума дело, отрок!

И слова эти прозвучали точно так же, как много лет назад, когда наставники журили маленького Тимошу за детские шалости или какую провинность. Низко поклонившись игумену, Головин вышел и плотно притворил за собой дверь.

Теплая южная ночь тихо опустилась на Азов, незаметно окутала мраком массивные стены и крепкие башни, улицы и площади города. Караульные казаки зажгли факелы. Отблески пламени заиграли на жерлах длинноствольных пушек, отбитых у турок, красными пятнами упали на тяжелые ядра, горкой сложенные у лафетов. Камни крепости, прокаленные солнцем за долгий знойный день, медленно и неохотно отдавали тепло, и казалось, что город дышит, остывая, как вынутый из печи свежий каравай.

А вокруг залегла бескрайняя, черная, как дело измены, степь. И нет в ней ни огонька. Медленно катил свои воды Дон, похожий на гигантскую, чуть поблескивающую ленту смолы, протянувшуюся через степи к беспокойному морю. Низко висящие лохматые тучи украли свет луны и звезд, усилили ночной мрак. Парило. Воздух так сгустился, словно крепость все туже и туже заворачивали в рыхлый ком душной черной овечьей шерсти, уже много дней стояла иссушающая жара, и даже ночь не приносила облегчения. Но, может быть, наконец-то прольется с небес живительная влага?

Федор Паршин завесил окно куском плотной ткани и вернулся к столу. Поправил обгоревшие фитили свечей, взял в руки перо и начал выводить на тонкой и длинной ленте желтоватого пергамента непонятные цифирки и закорючки. Надо торопиться: дел так много, что ночь покажется короткой, а утром подоспеют новые заботы. И нет им конца у есаула Всевеликого Войска Донского.

Прискакавший из Москвы гонец привез дурные вести. Бухвостов в тайной грамотке пишет, что скоро может начаться новая, страшная война, одновременно и на юге, и на западе. Латиняне плетут заговоры против Державы, да и в Турции возможны серьезные перемены. Хочет Никита Авдеевич точно знать, что замышляют в Константинополе и Польше, каковы намерения Крымского хана Гирея и не собирается ли орда подняться в кровавый набег на Русь.

Федор закончил писать, отбросил перо и с хрустом потянулся, распрямляя уставшую спину. Откинулся назад, уставился на ровное пламя свечей. Он и сам дорого бы дал, чтобы узнать то, о чем спрашивает Бухвостов. И еще неизвестно, какой ценой придется платить за сведения из Польши и Турции. Хорошо, если золотом, а если жизнями?

Конечно, Никита Авдеевич в Москве тоже не на печи лежит — иначе, откуда бы он столько знал? — но и его люди не все могут. Наверняка он уже подергал за тайные нити, которые протянуты из его больших рук в далекие страны, и получил ответы на многие вопросы. Но Бухвостов хитер и недоверчив, он никогда и ничего не принимает на веру, а по несколько раз перепроверяет, до тех пор, пока не убедится, что добрался до истины. Впрочем, в их деле иначе нельзя. Вот и теперь, судя по тому, что дьяк пишет в грамотке, он хочет перепроверить полученные сведения и заплести тонкое кружево ответной интриги, противопоставить хитрости врага свою хитрость, найти союзников для сохранения мира. И помочь ему в этом должен есаул Федор Паршин.