Возвышенное и земное - Вейс Дэвид. Страница 145

Стук подъехавшей кареты прервал их разговор. Все слова уже сказаны, расставание затягивать не следует – так лучше для всех.

И когда Вольфганг вел отца вниз по лестнице, Леопольд, при всем желании сохранять хладнокровие, невольно сжал руку сына. Он думал о своих годах, о том, что жить уже осталось немного, и к сердцу подступал страх – а вдруг он больше никогда не увидит сына?

Такое же предчувствие охватило и Вольфганга; спускаясь по лестнице, Папа дрожал как в лихорадке. Рука Папы была холодна как лед, как сама смерть.

Констанца осталась наверху – пусть Вольфганг последние минуты побудет с отцом наедине, но он крикнул ей снизу:

– Станци, разве ты не попрощаешься с Папой?

В тоне Вольфганга была настойчивость, не допускающая возражений, и она поспешила вниз. Констанца стояла в растерянности, не зная, что бы такое сказать на прощание.

Леопольд взял Констанцу за руку – но как трудно проявлять чувства, которых не испытываешь, и он спросил, лишь бы что-то спросить:

– Чуть не забыл, почему вы забросили уроки пения? Голос у вас такой приятный.

– Времени нет. Карл Томас и Вольфганг требуют столько к себе внимания.

– У вас же есть служанка.

– Хлопот хватает всем. За Вольфгангом нужен глаз да глаз – он такой неаккуратный, и последнее время мы принимаем много гостей. День занят с утра до вечера.

Нет, наверное, истинная причина не в том, подумал Леопольд, музыкальности Констанца не лишена, а вот настоящего дарования, да и тяги к музыке у нее не хватает.

Вольфганг и не заметил, как очутился в карете рядом с Папой.

– Мы проводим вас до Пуркерсдорфа, – заявил он, – садись, Констанца!

Местечко Пуркерсдорф находилось в нескольких милях от Вены, и Леопольду, да и Констанце это показалось неразумным. Но Папа должен знать, как тяжко у сына на душе, как страшна для него минута расставания. Карета наконец скрылась из виду, и Вольфгангом овладела тоска. Теперь он хорошо понимал, какие чувства испытывал Папа, когда провожал его с Мамой в Париж.

Леопольд не обернулся. Никогда не следует оглядываться назад, сказал он себе, даже если впереди у тебя не так уж много осталось. Заглушая скрип колес, в ушах у него раздавались вступительные пассажи фортепьянного концерта ре минор, они звучали властно и взволнованно. Это была не та музыка, которой он учил своего Вольфганга, но чувства, выраженные в ней, находили отклик и в его душе. Он вдруг припомнил слова Гайдна. Да, это его сын.

75

Как ни опечалил Вольфганга отъезд Папы, но он решил отозваться на него сочинением веселой музыки. Фортепьянный концерт до мажор, законченный вскоре, весь так и искрился радостью, концерт получился чуть ли не самым жизнеутверждающим его творением. Закончил он его как раз вовремя: граф Орсини-Розенберг устраивал в Бургтеатре большой праздничный концерт в честь императора – покровителя музыки. В программу директор включил сочинения Глюка, Сальери, Диттерсдорфа, Моцарта, Гайдна и Вангаля и пригласил всех композиторов на концерт.

Композиторы занимали отдельную ложу – здесь находились все, кроме принимавших участие в исполнении. Вольфганг ждал за кулисами вместе с Диттерсдорфом и Ванга-лем, а Гайдн с Глюком и Сальери сидели в ложе; Вольфганг с удовлетворением отметил, что в Бургтеатре собралось немало его почитателей, но были и поклонники талантов других композиторов. И как бы ни нравилась слушателям его музыка, кого ждет наибольший успех, предсказать нелегко.

Иосиф II восседал в королевской ложе в окружении своих придворных и с усмешкой наблюдал возбуждение, царившее в зале. Публика ведет себя так, словно присутствует при событии государственной важности, тогда как в действительности, размышлял император, это самый обыкновенный парад себялюбцев.

Его самого заботили проблемы куда более насущные. Сплетни о сумасбродствах сестры, восседавшей на французском троне, ходили по всей Европе и до него дошел слух, что во Франции Мария Антуанетта любовью подданных отнюдь не пользуется. Однако его, человека, известного просвещенными взглядами не меньше, чем сестра была известна своим эгоцентризмом, его, который за пять лет, прошедших после смерти матери, провел в жизнь у себя в империи больше реформ, чем провела Мария Терезия за все свое царствование, тоже терпеть не могли и оказывали всяческое сопротивление, словно какому-нибудь завоевателю. Теперь Мария Терезия слывет «великой императрицей», и народ скорбит по «добрым старым временам», хотя за время своего царствования она сумела потерять значительную часть империи. На каждого дворянина, который разделял его уважение к масонству, приходилось три ненавидящих масонство и боявшихся его.

После того как он отменил крепостное право, снял ограничения для евреев и обложил налогом дворян и духовенство, его обвинили в том, что он предал свой класс. Он попытался сделать образование доступным для всех, а ему стали внушать, что это противоречит природе человека. Вся трудность заключается в том, с кислой улыбкой думал Иосиф, что его подданные хотели бы иметь крепостных, которым можно было бы при желании плевать в лицо, безнаказанно преследовать евреев, всячески избегать уплаты налогов и тратить деньги на украшение церквей, хотя кругом царит нищета. Его народ не желает улучшить свою жизнь; он жаждет только одного – зрелищ и развлечений.

Иосиф дал знак музыкантам начинать и, казалось, весь обратился в слух. Этого от него ждали. Он слыл меломаном – единственная область, в которой он, по мнению подданных, превосходил свою матушку. Иосиф задумался: что бы такое предпринять в отношении Марии Антуанетты?

После того как Алоизия Ланге и Валентин Адамбергер пропели арии из опер Глюка и Сальери – им отдавалось предпочтение как приближенным императора, – Вольфганг исполнил свой новый фортепьянный концерт до мажор.

Играя безупречно чисто и со всем изяществом, на какое он только был способен, Вольфганг чувствовал: этот концерт не уступает по выразительности его прежним. Вторая часть по-настоящему всколыхнула его душу – он не мог припомнить, когда собственная музыка воздействовала бы на него с такой силой. Если Дню Страшного суда суждено на пусть именно эту его вещь послушает господь.

Во время исполнения второй части публика начала ерзать на стульях, а когда дело дошло до финала, люди стали ходить из ложи в ложу. Вольфганг видел, что император аплодировал ему, но как-то небрежно, словно мысли монарха витали в этот момент где-то далеко; до Вольфганга донеслись свистки и шиканье, да и аплодисменты оказались весьма сдержанные.

В программе второго отделения значился фортепьянный концерт ре мажор Гайдна, партию фортепьяно в нем композитор попросил исполнить Вольфганга. Моцарт был глубоко польщен просьбой друга и играл с не меньшим увлечением, чем свой собственный концерт. Музыка показалась ему очаровательной, пронизанной тонким лиризмом; мелодичный и мужественный концерт Гайдна произвел на Вольфганга большое впечатление, и он сильно огорчился, что аплодисменты были скорее вежливыми, чем восторженными.

Императору особенно понравился последний номер программы.

Итальянская скрипачка Регина Стриназакки, завоевавшая громкую славу, попросила Вольфганга написать для нее сонату, которую ей хотелось исполнить перед императором, и Вольфганг согласился. Однако, желая предельно отшлифовать свою партию в концерте Гайдна, он все откладывал сочинение сонаты. Взявшись за сонату лишь в последний момент, он работал день и ночь и все-таки закончил вовремя; партию скрипки он записал, чтобы скрипачка могла разучить ее, но на свою партию времени уже не хватило. Встретившись впервые в Бургтеатре, Моцарт и Стриназакки сыграли сонату без единой репетиции. Играли слаженно и гладко, как Вольфганг и предполагал. Музыка наполняла его ликованием. Он нашел новую форму для выражения своих идей. То обстоятельство, что ни единой ноты из его партии записано не было, нисколько не волновало Моцарта. Он знал их все наизусть.

В свою очередь синьора Стриназакки виртуозно вела свою партию. Звуки, лившиеся из-под ее смычка, были столь чисты и убедительны, исполнение ее отличалось такой нежностью и взволнованностью, что зал отозвался внезапным взрывом аплодисментов. И тут Иосиф, взглянув на сцену, с изумлением обнаружил, что Моцарт играет без нот. После концерта он пригласил композитора к себе и попросил показать партитуру; император глазам своим не поверил, увидев чистый лист бумаги.