Приключения майора Звягина - Веллер Михаил Иосифович. Страница 80

– Когда я в последний раз была в Лондоне, англичанка, в доме которой я жила, удивлялась: «Как, вы не знаете, сколько фунтов сегодня потратили?» Я спрашиваю: «А вы знаете?» И она называет с точностью до пенса?

Лена настолько не сомневалась, что является центром компании, что ее и стали воспринимать как таковой: неоспоримые преимущества наличествовали. Красочные картины забугорья разворачивались небрежно, как надоевшие карты соседнего района:

– Но даже немецкую аккуратность нельзя сравнить с французским скупердяйством. Считают каждый сантим, выгадывая на всем: позвонить по телефону из гостей – вот и полтора франка экономии.

– А хороши ли француженки? – сунули неотвратимый вопрос.

– Франция и Париж – разные вещи, говорят французы. Самые дорогие парижские манекенщицы – шведки и американки. Парижанки похожи на серых мышек… но – обаяние! но – шарм! но – макияж!..

Игорь плавал в беседе. Валя сидела на втором плане.

Зашевелились, разбрелись, начали танцевать. Игорь осведомился у Ларисы:

– Кто эта болтунья длинноносая?

– А что?

– Так. Она что, такая выездная?

– Она дочка академика Петрищева. Единственная и незамужняя, если это тебя интересует.

Слоистый дымок, розовый от торшера, уплывал в дышащую морозом, форточку. Улучив минуту, Лариса шепнула Вале:

– Не ревнуй: это чисто деловой интерес.

– Да?

– Он строит карьеру, а Леночкин папа при желании может все устроить в два счета.

– Что – все?

– Хорошее место, докторскую в тридцать лет, кафедру…

– Но, видимо, он стал бы стараться лишь для собственного зятя?

Лариса замялась; пропустила смешок:

– Ты ведь не допускаешь, что он променяет тебя на такую…?

– Боюсь, мне нечего противопоставить ее преимуществам.

Вечер был разбит. Осколки составили новую картину, как стекляшки калейдоскопа.

Вообще для того, чтобы соперник потерпел фиаско в любви, не надо прикладывать никаких дополнительных усилий. Достаточно лишь обратить внимание на ошибки, которые он обязательно наделает (как делает их каждый). Подожди, пока он сам выроет себе яму.

Игорь продолжал рыть себе яму с усердием китайского землекопа.

– Вы меня проводите? – спросила (позволила! предложила?) Лена. Он слегка засуетился на месте.

В голове всегда есть место расчету – в первом ли ряду, в пятом ли… Карьера для аспиранта! Цепь поступков уже рисовалась ему. Другое дело – он отнюдь не был готов совершить их все. «Если бы…» – мечтания обычные: если б женился на дочке министра, если б вылизал тому-то… Большинство «если» сразу и навсегда переходят в область нереализованных возможностей: нельзя винить человека в том, что разум его отмечает реальные средства для достижения цели; так мысль о подлости не равна ее совершению.

Но для Вали подлость его высветилась, как прожектором. Заискивать перед уродиной!.. А что – удачный брак, родители в восторге, и чтоб подняться на ступеньку вверх, изволь спуститься на голову вниз. Как видим, мысль ее изрядно опережала события – что и свойственно горячей юности.

Игорь пошел провожать Лену до такси, чувствуя себя обольстителем с той стороны, что была обращена к ней, и предателем – с той (задней!), что была обращена к Вале. «Ничего страшного, подумаешь. Перетопчешься!»

«Можно любить бандита, подлеца, но не лакея!»

Когда он поднялся обратно, ее уже не было.

– Девочка хорошая, но надоела.

– На вид она недотрога.

– Черти в тихом омуте.

– Это пикантно. И долго ты ее приручал?

– Три вечера.

– Совсем ручная?

– Абсолютно. Исполнение всех фантазий.

– Ты пресыщен, если собираешься ее бросить.

– Пока не хочется расставаться с ней вообще. Так, иногда…

– Уступи мне!

– Прошу. Сколько дашь? (Смешок)

Первый голос из-за тонкой двери ванной принадлежал Игорю, другой – его приятелю Алексею. В руках Вали покосился поднос с грязной посудой, который она несла на кухню: звякнули вилки и ножи. Этот вечер, проведенный вместе по инерции, был явно лишним. Инерция уже разносила их.

Фанфаронство – признак бессилия, но оскорбленная девушка мало способна к логическому анализу. Не было желания вышибить тонкую дверь, увидеть лицо и плюнуть в него; не было даже омерзения. Лишь легкая спокойная пустота там, в груди, где раньше что-то было.

– То-то он, поди, удивляется, куда пропала несуществующая дочь академика Петрищева, – засмеялся Джахадзе.

– Каждому свое, – безжалостно сказал Звягин, разворачивая газету.

– Слушайте! – возвестил Гриша, не отрываясь от зачитанной книжки. – Прямо к месту: «Женщину теряешь так же, как теряешь свой батальон: из-за ошибки в расчетах, приказа, который невыполним, и немыслимо тяжелых условий. И еще из-за своего скотства». А?

– Это еще что за любовник-милитарист? – удивился Звягин.

– Эрнест Хемингуэй. «За рекой, в тени деревьев».

– Настоящий мужчина не допустит скотства, – поднял палец Джахадзе.

Стихотворение называлось «Стройплощадка». Фамилия с несомненностью свидетельствовала, что написал его Ларик.

– Валька, так это он? – подруга ткнула в газету.

Легкий укол ощутила Валя. «Смену» читал весь Ленинград.

Значит, он не пропал без нее, не уехал, – он печатает стихи, его теперь знают… Тень обмана, шорох кражи язвили ее: из-за нее он пишет стихи, она вдохновила его, – а сама вот, здесь, одна. Стихи по праву принадлежат ей, одной из всех, а она должна делать вид, что не имеет к этому отношения!.. Если б он продолжал бегать за ней – можно повести носом, отвернуться презрительно; или наоборот – показать признательность, здесь ей было бы приятно… и вот – набрался чувств, и теперь выставляет их напоказ.

Пренебрежительно повела плечиком, вернула газету:

– Так себе стишки… ничего.

– А ты знала, что он пишет? – Полгруппы уже запрудили коридор, заглядывая друг другу через плечи.

И – гордость: все знают, как он по мне сох.

– Понятия не имела. – Спохватилась, что, значит, чего-то самого ценного, важного в нем не знала: – Я никогда этому не придавала значения. – И опять прозвучало плохо: не придавала – значит, не разглядела, не поняла, а теперь поздно…

Она была слишком женщиной, чтобы не сомневаться в реакции подруг: он талантливый, пробросалась, и с Игорем не вышло у тебя, больно много о себе мнишь, так тебе и надо…

Вечером она взяла газеты с отцовского стола, вырезала стихи и спрятала в старую тетрадку. Думала: вспоминала… Хотелось, чтоб он позвонил, просил о встрече, приполз на брюхе, виляя хвостом… и тогда можно было бы посмотреть, что с ним делать. И чего он исчез… дурачок. Нет – она же сама его оттолкнула, заставила уйти. Да не нужен он ей, надоеда! Но чего стоят все его клятвы, чувства… Ей и сейчас достаточно пальцем шевельнуть! Ой ли – достаточно?.. Возмутительно, что он смеет хорошо жить без меня, когда мне не очень хорошо, – так можно было бы сформулировать итог ее размышлений вечерних, предсонных…

Если Ларик надеялся на подобный успех своего литературного демарша, то он мог поздравить себя с полным успехом.

Хотя поздравлять, по совести, следовало Звягина. Ибо отношение Ларика к стихам ограничивалось подписью фамилии.