Приключения майора Звягина - Веллер Михаил Иосифович. Страница 81

Стансы сии явились плодом труда всего семейства, апофеозом коллективного начала в литературном творчестве: Звягин задавал тему, дочь перерывала библиотеку в поисках подходящих строк как источника вдохновения и подражания, а жена мечтательно выводила слова. На лучшие рифмы объявлялся конкурс. Результат превзошел скромные ожидания инициаторов.

– Ты смотри! – поразился Звягин. – Вполне приличные стихи накатали – за один вечер. – Он задумался. – Эдак через пару месяцев можем сборник отнести в издательство! А что? – развеселился, – пристроим. Не хуже других.

– О, какая ужасная графомания, – сказала жена, берясь за виски.

Дочь же переписала их с намерением обнародовать завтра в классе, каковая попытка и была Звягиным пресечена в корне:

– Поэзия есть таинство, и таинством останется. Предназначено исключительно для печати.

Механизм опубликования, столь мучительно-загадочный для начинающих поэтов, был продернут с четкостью автоматного затвора: звонок знакомому журналисту. Какой журналист не захочет отслужить хорошему врачу – хоть тем малым, чем может? Социальная значимость человека определяется тем, что он может для тебя сделать – а врач может много. Вирши молодого рабочего в газете – услуга нетрудная, безобидная, ответсекр «Смены» – приятель однокашника, тесен литературный Питер, все свои; через три недели напечатали.

Ларик получил двадцать два рубля гонорара. Гонорар Звягин отобрал, заметив, что деньги принадлежат тому, кто их заработал, с Ларика еще причитается за рекламу, а пойдет все на покрытие накладных расходов. К расходам относился кофе, ненавязчиво перешедший в ужин, со знакомой редакторшей телевидения.

– Познакомь с ведущей «Музыкального ринга», – попросил он, щелкая зажигалкой у ее сигареты и гипнотизируя официанта.

– С Тамарой Максимовой? Зачем?

– Хочу задать вопрос во время передачи.

– Ты? Какой? Спроси так!

– Повторяю для особо одаренных:…

– Ты хочешь попасть на экран? А тебе на что?

– Хочу устроить одного знакомого.

– Кто такой? А сколько ему лет?

– Двадцать. Молодой рабочий.

– Это не так сложно. Интригуешь, как всегда? Боже, из каких сапог они вырезали этот бифштекс?..

И через неделю после публикации стихов (время расчислили грамотно), когда Валя сидела перед телевизором, внимая «Бригаде С» на ринге, прозвучало:

– А теперь вопрос от сектора «Б»! Сектор «Б»! – На экране встал Ларик – уверенный, улыбающийся, в тонком сером свитере под замшевой курткой, и спросил (она на миг поплыла):

– Вам не кажется, что ваш лобовой напор на нехитрый, иногда и примитивный смысл песен снижает их уровень как искусства?

Все дальнейшее она воспринимала под легкой шандарахнутостью. Когда камера шла по лицам в зале, еще два раза видела Ларика.

Он выглядел прекрасно. Он был почти знаменит. Это задевало. Ей было бы приятнее, если б у него все было плохо. И одновременно – совесть тенькала о зле, причиненном ему. Захотелось позвонить и сказать, что рада за него и просит прощения – но так сказать, чтоб понял, что она живет лучше него и он ей не нужен.

Пара из Валиной группы шествовала после занятий по заснеженной набережной: навстречу – о, случайно? – Ларик с двумя друзьями.

– О, Ларик! Ты стал знаменитостью у нас!..

– Привет, Нин! Как дела? – Отмахнулся от поздравлений: – Знакомьтесь: Володя… Коля…

Представленные Володя и Коля изобразили на лицах максимум мужского обаяния.

Нашлось время, поскольку нашлось желание, а почему нет, – отправились в «Гном» пить кофе. Очередь сближает людей: пока достоялись и сели с чашками и разговор наладился. Направленность разговора была отчаянно интеллектуальной – со студентками Института культуры о чем же и говорить, как не о культуре. Снятые пенки образования взбились в причудливый коктейль: двенадцатитоновая музыка (что за монстр!?), ранняя смерть Пресли, проблемы градостроения, перспективы архитекторов у нас и у них, зарплаты руководителей самодеятельных коллективов, – обсуждение было в высшей степени компетентным.

Умный Володя был сервирован как студент строительного института, правда, перешедший на заочное и сейчас работающий вместе с Лариком.

Девочки торопились читать учебники не настолько, чтоб не пойти в кино. Следующая встреча была установлена естественным порядком.

(- Валька, а знаешь, на кого мы наткнулись вчера на улице? На твоего Ларика! Ну, не твоего, бывшего. Отлично выглядит. Прикинут. Кстати, интересные ребята, есть о чем поговорить.

То-толк под сердце. Не изменяй небрежного выражения, шути!)

…Гостей принимали в чинно уютной не по-общежитски комнате. Этикетка на бутылке была благопристойной. Еда – вкусной.

– Архитекторы сродни политикам, – беззастенчиво пересказывал Ларик даденную Звягиным книгу. – И те и другие заставляют людей жить в среде, которую организовали по своему разумению.

Он твердо помнил три фамилии: Ле Корбюзье, Оскар Нимейер и Вальтер Гроппиус. Вальтер, как явствовало из имени, был немец, Корбюзье, по тому же принципу, француз, и Нимейер построил Бразилиа. Главное было не перепутать и огибать неудобоваримые вопросы.

Опасения были излишни: образование слушательниц пополнялось на глазах. Эрудиция Ларика сверкала вне подозрений и даже приблизилась к опасной грани занудства: не сильно ли умный, будь проще – и к тебе потянутся люди.

Студент Володя был проще: рассказал пару анекдотов и попросил гитару; настроил, подренькал, кивнул Ларику свойски-уважительно:

– Давай твою.

Песенка была куда как незатейлива, и к тексту ее, равно как и к музыке, Ларик имел столь же косвенное отношение, как и к стихам, принесшим ему весьма относительную славу.

Нине он определенно нравился. Всей позой она выражала это.

Старая, как мир, комедия «ревнуй к подруге».

Вале пересказали в подробностях. Женской интуицией она допускала возможность подобной игры, но когда задеваются чувства – доводы рассудка бессильны. Ларик и она продолжали существовать в параллельных мирах, раздражения и неприязни не было в помине; и его мир начал наводить какое-то магнитное поле на мир ее.

Неслабое ощущение вызвало явление Нины в институт в заячьем тулупчике визг моды сезона.

– Нинка, где достала?

– Фирма!

– И за сколько?

– Двести рублей. Ничего особенного. Ларик принес. У них в общаге срочно продавался.

Удар был точен. Тулупчик пришел именно за свою цену, – чтоб никакого чувства обязанности, никаких подарков и услуг. То, что Звягин подключил свою знакомую, а та – продавщицу в комиссионке, никого не касалось; поди найди такой.

Игла вошла, заноза ощутилась: в Вале шевельнулось пренебрежение к недолговечности его чувств, к малоинтересности Нины, не стоившей ее, Вали, ни в чем, и легкая зависть, что у нее этой вещи нет и никто не достанет, и обида на свою неудачливость, и ревность, – ревность? да нет, что за ерунда!..

– Тебе хочется ее видеть? – мягко спросил Звягин.

– Конечно, – Ларик вертел чашку.

– Этого нельзя. Еще не время.

– Понимаю.

– Выбрось ее из головы! Выбрасывай каждый день!

– Я так и стараюсь.

– И делать будешь то, только то, что я сказал.

– Я так и делаю.

– В бассейн ходишь? Под кварцем загораешь? Ты должен быть сильным, красивым, веселым, уверенным в себе, понял?

«Я схожу с ума. Я боюсь не выдержать. Я хочу видеть тебя ежечасно, ежеминутно. Я люблю тебя. Я думаю о тебе все время. Я помню тебя постоянно, я помню тебя всю, у меня темнеет в глазах, все валится из рук, хочется заснуть, забыться, я устал, я смертельно устал от боли, от муки, у меня нет сил. Какая пытка – знать, что в любой миг я могу схватить такси и через полчаса увидеть тебя, успеть тебя обнять, сказать, что я люблю тебя- а там будь что будет. Я говорю с ней… с Ниной, а сам плохо соображаю, что говорю, смотрю на нее – и не вижу, но все-таки мне легче с ней, это отвлекает, помогает забыться, и на миг забудешь, зачем это все – и вдруг покажется, что все нормально, что продолжается жизнь, что ничего страшного нет в том, чтобы быть без тебя… А потом вдруг накатит черное, ледяное, страшное – неужели можно прожить без тебя всю жизнь, состариться без тебя, исполнится двадцать пять лет, и тридцать, и сорок, и пятьдесят, старость, все прошло, ты замужем за другим, дети, внуки, седые волосы… я не вынесу этого, не смогу, я хочу умереть, что толку жить, когда утром просыпаешься с мукой, каждый новый день – тоска, боль, тяжесть, и хочется сбросить этот груз, вздохнуть один раз спокойно всей грудью – и уйти, заснуть, забыться. Я не могу без тебя жить. Мне незачем без тебя жить. Мне не хочется без тебя жить. В жизни без тебя просто нет ничего хорошего. Чего ради… Но можно тебя вспоминать. У тебя сияющие глаза, У тебя такой чудесный смех. У тебя такие маленькие теплые руки. У тебя самая гладкая кожа в мире. У тебя такая узкая талия. Лучше не думать, это слишком больно. Ты с ним. Ты была с ним. Как я могу это пережить. Я жив, я не сошел с ума. Но когда боль чуть утихает, я сам начинаю вновь вспоминать о тебе, и вновь и вновь переживать все, что было, и грезить обо всем, чего не было. Зачем я стремлюсь к этой боли, лишь только она чуть стихнет?.. Ты не мучила меня, ты ни в чем не виновата, ты такая, какая есть, ведь ты ничего мне не обещала, ни в чем не обманывала, ничего у меня не просила, я сам, я все сам. Мне не в чем винить тебя, я благодарен тебе за все, за то, что ты есть, за то, что была со мной, за то, что я узнал, что такое счастье бывает в жизни, за то, что люблю тебя, за то, что были минуты, когда я верил, что ты меня любишь… Мне не жалко будет умирать – я узнал то, что мало кто знает, я пережил то, что редко бывает в жизни. Я хочу, чтобы ты была счастлива, чтобы у тебя все было хорошо, ты достойна лучшего, чем я, я не стою тебя, ты встретишь лучше, умнее, сильнее, красивее, достойнее, но ты никогда не встретишь того, кто будет любить тебя сильнее, чем я, крепче, вернее, кто примет за тебя столько боли, кто будет счастлив умереть за тебя. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты была вечно. Принцесса из принцесс, самая красивая, милая, милая, желанная, единственная, любимая моя, любимая, светлая моя, я не могу без тебя жить, не хочу, не буду. Еще чуть-чуть, выдержу ли я еще чуть-чуть, немножко, еще час, еще час, еще день. В конце концов я всегда могу прекратить эту муку, броситься к тебе, увидеть, услышать твой голос… Пусть тогда все будет кончено навсегда, у меня нет сил. Сутки счастья с тобой, несколько часов, один час- и провались все на свете, у меня будет час счастья в жизни, хоть один час. Я сам не понимаю, как я выдерживаю, как я живу, я будто смотрю на себя со стороны, мое тело как чужое, оно двигается, живет… как странно, я не с тобой, почему я здесь, без тебя, зачем я вообще без тебя. Выдержать, выдержать! Я знаю, это мой единственный шанс, держать себя в руках, держать! Милая, любимая, горе мое, судьба моя, счастье, единственная женщина в мире, которая мне нужна, я сделаю все, я все смогу, всему научусь, все вытерплю, я соберу всю волю, зажму все нервы, я буду каменным, холодным, бесчувственным, только бы ты была со мной, была со мной, была моей, девочка моя, свет мой, милая моя, милая, единственная…»