Дело закрыто - Вентворт Патриция. Страница 18

Ссорился! Сердце Хилари ушло в пятки. Еще одна чудовищная улика против Джефа. Еще одно подтверждение убийственных показаний Мерсеров. Причем подтверждение не купленное и не сфабрикованное, потому что, давая его, эта женщина ничего не выигрывала. Напротив, она даже старалась его скрыть. Она пожалела Марион и все это время молчала.

Хилари глубоко вдохнула и заставила себя идти до конца:

— Вы слышали что-нибудь из того, что говорил этот второй человек?

— Нет, мисс.

— Но голос мистера Эвертона вы узнали?

— Да, мисс.

— И слышали, что он говорил? — напирала Хилари.

— О да, мисс! — На этом голос миссис Эшли снова утонул в рыданиях, а из глаз хлынули слезы.

И в то время как одна часть Хилари в ярости спрашивала себя, как этой женщине удается выжать из себя столько воды, другая ее часть — холодная и рассудительная, — уже догадываясь, все же страшилась узнать, что именно сказал Джеймс Эвертон. А потом Хилари услышала собственный шепот:

— Что он сказал? Я должна знать, что именно он сказал.

И миссис Эшли, зажимая рукой рот, выдавила:

— Он сказал, о мисс, он сказал: «Мой родной племянник!» О мисс, он так прямо и сказал: «Мой родной племянник!» А потом был выстрел, и я убежала со всех ног и ничего больше не знаю. И я обещала бедной миссис Грей — о, я же ей обещала! — что никому этого не скажу.

Хилари почувствовала внутри ужасную пустоту.

— Это уже не важно, — сказала она. — Дело закрыто.

Глава 10

Хилари устало брела по Пинмэнс-лейн, чувствуя страшную тяжесть в ногах и еще большую — на сердце. Бедная Марион! Бедная, бедная Марион. Приехать сюда в надежде на чудо и услышать вместо этого смертный приговор Джефу, который несколько минут назад выслушала Хилари. Только Марион было во много, в тысячу раз тяжелее. Какое чудовищное, невероятное разочарование! Марион никогда не должна узнать, что Хилари была здесь. Она должна и впредь верить, что молчание миссис Эшли навеки похоронило свидетельство, которое, несомненно, привело бы ее мужа на виселицу. Дойдя до конца Пинмэнс-лейн, она свернула и задумчиво побрела дальше. Да неужели это и есть милосердие — сохранить человеку жизнь ради бесконечных и нескончаемых лет тюремной жизни? Не лучше ли было покончить со всем разом? Не лучше ли так было бы и для Джефа, и для Марион тоже? Но даже мысль об этом заставила ее вздрогнуть. Есть вещи, о которых лучше не думать. Она встряхнулась, отгоняя от себя эти мысли, и разом вернулась в реальность.

Вероятно, она свернула не в ту сторону, потому что улица, на которой она теперь оказалась, была ей совершенно незнакома. Правдой было и то, что пришлось бы еще поискать улицы, которые бы она здесь знала, но именно эту она абсолютно точно видела впервые в жизни: маленькие, только что отстроенные, но уже плотно заселенные — по две семьи в каждом — домики; одна половина выкрашена бледно-зеленым, другая — горчично-желтым цветом; красные занавески в одном окне, ярко-синие — в соседнем, и черепица всех цветов и оттенков. Все вместе казалось новеньким и блестящим, словно рождественские игрушки, только что вынутые из упаковки и разложенные в ряд вдоль дороги.

Стоило Хилари подумать об этом, она услышала за спиной звук шагов, а уже в следующее мгновение сообразила, что звук этот далеко не новый и преследует ее довольно давно — возможно даже, с тех самых пор, как она свернула с Пинмэнс-лейн. Скорее всего, она просто его тогда не замечала. Прислушиваясь, Хилари пошла чуть быстрее. Шаги за ее спиной тут же участились. Оглянувшись, она увидела мужчину в пальто из непромокаемой ткани и коричневой фетровой шляпе. Вокруг его шеи был обмотан толстый светло-коричневый шарф, а между шарфом и полями шляпы виднелось правильное лицо со светлыми глазами и чисто выбритой верхней губой. Хилари поспешно отвернулась, но было поздно. Мужчина догнал ее и приподнял шляпу.

— Простите, мисс Кэрью.

При звуке своего имени она растерялась настолько, что забыла обо всех правилах приличия — о том, в частности, что, если кто-то заговаривает с вами на улице, следует молча пройти мимо, как если бы этот кто-то и на свет еще не родился. Еще лучше, если удастся сделать при этом вид, будто сами вы родились в холодильнике и многому от него научились, и уж ни в коем случае не следует краснеть или пугаться. Хилари сделала именно это. Ее щеки немедленно вспыхнули, и она, запинаясь, проговорила:

— Что, что вам нужно? Я вас не знаю.

— Совершенно верно, мисс, но, если позволите, я бы хотел переговорить с вами. На днях мы ехали в одном поезде. Я, разумеется, узнал вас сразу. Вы же, не считая поезда, конечно, видите меня впервые.

Манеры и поведение выдавали в нем хорошо вышколенного слугу — вежливого и респектабельного. Немало успокаивало и обращение «мисс».

— В поезде? — переспросила Хилари. — Вы хотите сказать, вчера?

— Да, мисс. В поезде до Ледлингтона. Я был с женой. Не думаю, что вы успели меня заметить, потому что я сразу перешел в другой вагон, но, мне кажется, жену вы должны были запомнить.

— Почему? — удивилась Хилари, недоуменно глядя на него своими светлыми и совсем по-детски округлившимися глазами.

Мужчина, однако, смотрел куда-то в сторону.

— Ну как же, мисс, — ответил он. — Вы ведь остались в вагоне совсем одни, вот я и подумал, что вы, может, разговорились.

Сердце Хилари так и подпрыгнуло. Мерсер! Это был Мерсер. И он, видимо, думал, что она рассказала что-то его жене, а та — ей. Хилари ни на секунду не поверила, будто он узнал ее вчера в поезде. Он, конечно, мог ее узнать, потому что его жена, например, узнала, и миссис Томпсон тоже, но все время, пока он находился в купе, она сидела отвернувшись к окну, а когда он вернулся, она тут же вышла и простояла в тамбуре до самого Ледлингтона. Он еще посторонился, чтобы дать ей пройти и, уж конечно, с такого расстояния вполне мог ее узнать, только почему же тогда он сразу не догнал ее и не сказал что хотел, если, конечно, у него и впрямь было что сказать. Нет, все это он вытянул из своей жены уже после, и теперь старался выяснить, что же такого бедняжка ей наговорила. Как он ее нашел, оставалось только догадываться, и, даже обдумывая это потом, она не могла решить, находился ли он по какому-то делу — своему или Берти Эвертона — в Солвей-Лодж и увидел, как она разглядывает дом сквозь ворота, или же следил за ней от самой квартиры но от обеих мыслей по спине у нее ползли мурашки.

— Да, поговорили немножко, — ответила она без видимой со стороны паузы.

— Приношу мои извинения, мисс, если моя жена доставила вам какое-то беспокойство. Обычно она ведет себя совершенно нормально, но, вернувшись в купе, я увидел, что она снова разволновалась, и, встретив сегодня вас, взял на себя смелость подойти и узнать, не сказала ли она вам чего-нибудь лишнего или обидного. Понимаете, обычно она ведет себя совершенно нормально, но иногда начинает волноваться, и мне очень бы не хотелось думать, что в один из таких моментов она каким-либо образом оскорбила юную леди, имеющую к тому же отношение к семье, в которой мы служили.

Хилари снова обратила на него свой ясный и детский взор. Очень ухоженный мужчина с правильной и чистой речью, но ей совершенно не нравились его глаза. Более пустых глаз она еще не видела — в них не было ни цвета, ни мысли, ни выражения. Она вспомнила, как плакала в поезде миссис Мерсер, и подумала, что человек с такими глазами способен сломать и куда более сильную женщину.

— Вы работали в Солвей-Лодж у мистера Эвертона?

— Да. Очень грустная история, мисс.

Они шли бок о бок вдоль ярких игрушечных домов, и Хилари думала, что она скорее согласилась бы жить в одном из них, чем под сенью мокрых облетевших деревьев Солвей-Лодж. Здесь, по крайней мере, все было новым и чистым. Старые грехи и ошибки, прошлая любовь и ненависть — все это не отравляло еще здешнюю атмосферу. Маленькие и радостные комнатки. Крохотные уютные сады, где они с Генри могли бы без меры и без конца восхищаться собственными ноготками, колокольчиками и рудбекиями.