Дело закрыто - Вентворт Патриция. Страница 21

Генри нарушил молчание, удручающе вежливо молвив:

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

И не стыдно ему было говорить с ней таким тоном! В глазах Хилари засверкали молнии.

— Не прикидывайся дураком, Генри! Конечно можешь.

Генри чуть приподнял брови — почти оскорбительно приподнял.

— Да?

— Мне нужно поговорить с тобой. Не здесь. Пойдем в кабинет.

Хилари чувствовала себя уже лучше. Колени, правда, еще дрожали, и она не ощущала в себе должного отчуждения и равнодушия, но, по крайней мере, они отошли наконец от этого проклятого окна, в котором, как в рамке, разыгрывали на потеху прохожим живую сценку: «Магазинная воровка и суровый хозяин».

Не говоря более ни слова, они удалились за ширму и по темному коридору прошли в кабинет старого Генри Эвстатиуса. Теперь, конечно, это был кабинет капитана Генри Каннингхэма и выглядел куда опрятней, чем при его крестном. Генри Эвстатиус вел обильную переписку с коллекционерами со всего мира, и письма от них обычно целиком покрывали стол, стулья и пол. Ответные письма Генри Эвстатиуса, содержащие россыпь миниатюрных и не особенно внятных закорючек, обычно доходили до адресатов со значительным опозданием, поскольку вечно терялись в общем потоке корреспонденции, и единственной причиной, по которой они доходили вообще, была та, что женщина, прислуживавшая Генри Эвстатиусу, набила руку на распознавании его почерка и всякий раз, обнаруживая в груде писем бумажку, покрытую мелкими паучьими каракулями, спасала ее из общего завала и клала в самый центр письменного стала, где она уже не могла остаться незамеченной. Никаких других писем она не трогала. Корреспонденция Генри Каннингхэма была куда менее обширна. Письма, на которые он ответил, лежали в корзинке справа, а на которые он ответить еще не успел — в корзинке слева. Написанные он тут же относил на почту.

Глава 12

Хилари пристроилась на ручке большого кожаного кресла. С одной стороны, она давно уже мечтала куда-нибудь сесть, с другой — тут же оказалась в невыгодном положении, поскольку Генри остался стоять. Он облокотился на камин и молча уставился поверх ее головы. Самое настоящее издевательство! Потому что когда от него требовалось молчать, он повышал голос и продолжал излагать свои дурацкие мысли, а теперь, когда от него как раз требовалось что-нибудь говорить, он, как назло, молчал и смотрел неизвестно куда. Хилари чуть не задохнулась от злости.

— Прекрати немедленно! — сказала она.

Генри посмотрел на нее и тут же отвел глаза. «Точно я букашка какая!» — возмутилась про себя Хилари.

— Прошу прощения? — осведомился Генри, и Хилари, забыв про свои подгибающиеся колени, взвилась в воздух.

— Генри, как ты смеешь так со мной разговаривать? Мне действительно нужно было посоветоваться с тобой, но если ты и дальше будешь вести себя так, будто мы незнакомы, я уйду!

Генри упорно не желал на нее смотреть, однако же выдавил из себя что-то о том, что он вовсе ей не чужой. Хилари внутренне усмехнулась и тут же сочинила превеселенький стишок:

Генри редко бывает терпим,

Но когда бывает, невыносим.

Она придвинулась, чтобы услышать, что Генри скажет дальше. Дальше оказалось уже знакомое «Могу я вам чем-то помочь?». В глазах Хилари что-то резко вдруг защипало, и она услышала собственный голос:

— Ничем. Я ухожу.

Генри оказался у двери первым.

— Ты не можешь, — заявил он, загораживая дверь спиной.

— А я и не хочу! Мне нужно поговорить с тобой, но это невозможно, пока ты не возьмешь себя в руки.

— Я держу себя в руках, — сообщил Генри.

— Тогда для начала сядь. Мне действительно нужно поговорить, но я не могу разговаривать с человеком, который возвышается над тобой как башня.

Генри сел во второе кожаное кресло, стоявшее так близко от первого, что если бы Хилари сидела не на ручке, а в нем, их колени бы точно соприкасались. Теперь у Хилари было небольшое преимущество, поскольку она смотрела на Генри сверху вниз, а ему приходилось задирать голову. Такое положение дел совершенно устраивало Хилари, только она сильно сомневалась, что оно сохранится сколько-нибудь долго, потому что даже сейчас Генри делал вид, будто не желает на нее смотреть. А что, если… А что, если он не делает вид, а действительно не желает? И никогда уже не захочет? Это была на редкость обескураживающая мысль.

Она уже начала жалеть, что вообще пришла, когда Генри — правда, довольно еще ворчливо — спросил:

— Что-нибудь случилось?

Хилари тут же захлестнула волна нового и теплого чувства. Генри говорил так, только когда действительно за нее беспокоился, а уж если он начинал за нее беспокоиться, о дальнейшем можно было не волноваться. Она кивнула.

— Об этом-то я и хотела с тобой поговорить. Кое-что случилось, и я никак не могу обсуждать это с Марион, потому что она жутко расстроится, а мне просто необходимо обсудить это с кем-нибудь, потому что, вне всякого сомнения, это очень, очень, очень важно, и я подумала, что раз мы были когда-то… были когда-то… Нет, ну мы же были когда-то друзьями! И я подумала, что, если расскажу все тебе, ты скажешь, что мне теперь делать.

Вот! Именно так! Робко и женственно. Генри это обожает. То есть ему кажется, что он обожает, а на самом деле это надоело бы ему через неделю.

Жена у Генри должна быть послушна,

И не одна, а то слишком скучно.

Генри и впрямь заметно подобрел.

— Рассказывай все. Что ты еще натворила?

— Ничего. — Хилари сокрушенно покачала головой. — Разве что села не на тот поезд. Да и то не по своей вине. Просто… просто меня здорово напугали, и я по ошибке села на поезд до Ледлингтона, а когда это выяснилось, было уже слишком поздно.

— Напугали? Как?

— На меня таращились. Очень просто напугать чувствительную девушку, если злобно таращиться на нее в общественном месте.

Генри подозрительно на нее взглянул.

— Ты на кого это намекаешь?

— На тебя, — торжествующе сообщила Хилари, едва не добавив «дорогой». — Ты даже не представляешь, какой злобный у тебя был взгляд, то есть, я надеюсь, что не представляешь, потому что если ты смотрел так нарочно… В общем, у меня тут же разбежались все мысли, а когда я кое-как привела их в порядок, то уже ехала в Ледлингтон в одном купе с миссис Мерсер, которая закатила мне истерику, вцепилась в мое пальто и принялась исповедоваться, только вот я не знала еще, что это именно миссис Мерсер, а то бы, конечно, вела себя с ней помягче.

— Миссис Мерсер? — переспросил Генри очень странным тоном.

Хилари кивнула.

— Альфред Мерсер и его жена миссис Мерсер. Вряд ли ты их помнишь, потому что уехал в Египет еще до конца слушаний — слушаний по делу Джефа об убийстве Джеймса Эвертона. Мерсеры служили у него и были главными свидетелями обвинения. Из-за показаний миссис Мерсер Джефа едва не повесили. Ну вот, и в купе она тут же меня узнала, начала плакать и говорить очень странные вещи.

— Какие вещи, Хилари? — Генри больше не выглядел ни надменным, ни оскорбленным. Его голос звучал на удивление живо и заинтересованно.

— Ну, в основном о суде и о Марион, и все это вперемешку со всхлипами, взрыдами и всхрапами, и еще какую-то странную историю о том, как она пыталась увидеть Марион во время суда. Сказала, что специально приезжала, чтобы ее повидать. «Провалиться мне на этом самом месте, мисс, если я не пыталась ее увидеть». Еще говорила, что убежала от мужа, и совсем уж страшным шепотом: «Если бы только мне удалось ее увидеть!», только ей не удалось, потому что Марион как раз отдыхала. Бедняжка Марион, она уже с ног валилась от усталости — понятно, что к ней никого не пускали. И миссис Мерсер ужасно по этому поводу убивалась. Потому что потом, мол, ее нашел муж, а другого такого шанса не было. Сказала, что уж за этим он проследил.