Масло в огонь - Базен Эрве. Страница 7

— «Эгей, солеварница, куда же ты бежишь?» — напевает за моей спиной папаша Бессон — сама флегма (который к тому же не знает ни одной песни, кроме этой).

— Да напрасная это затея! Там уже все сгорит, покуда мы приедем, — развалившись на сиденье, провозгласил Раленг.

Машины ехали рядом — «панард» слева от грузовичка, вопреки правилам. Сидевшие в машинах переговаривались между собой. Папа молчал. Крепко сжав руль, он давил на акселератор, выжимая из машины все, что можно. Да, конечно, когда с удлинителем на плече и огнетушителем в руках он появился у Бине, вид у него был совершенно ошарашенный. Вслед за другими он шепотом повторял:

— Да мы ведь и дух перевести не успели. — И вслед за другими добавлял: — Какая-то сволочь у нас завелась! Но с чего вдруг? И кто?

Побелев от ярости, кусая большой палец, он слушал прерывистый рассказ работника:

— Скотина! В пяти местах поджег! В пяти! В хлеву, на чердаке, в сарае, и на сеновале. Хозяин кричит мне: «Телефон не работает… Бери „джип“ и дуй в Сен-Ле. Джип! Как бы не так! Все четыре колеса проткнуты! И шины у моего велосипеда тоже. Вот я и помчался… Ну что же это делается-то, Раленг? Что ж это делается?

Потрясенный Раленг ничего не мог ответить. Как и мосье Ом. Но отец быстро взял себя в руки. Он вернул помощника мэра, разыскал Рюо, разыскал Троша, заставил каких-то людей пойти за ним, велев каждому конкретно сделать то-то и то-то и тем выведя их из состояния растерянности и панического страха.

— Бине, теперь ты сам присмотришь за гумном. Оставляю тебе огнетушитель, а если вдруг огонь примется снова, все очень просто: опрокидываешь его и срываешь чеку. Но смотри! Направляй струю, не поливай куда придется, целься в самый низ пламени, срезай его под корень… Ты, Каре, звони в бригаду, в субпрефектуру, в соседние команды, проси, чтоб летели сломя голову к нам на помощь. Ты, Рюо, давай труби, собирай всех, кто может держаться на ногах, и любым способом отправляй их наверх — машинами, мотоциклами, велосипедами и даже пешком. А мы понеслись.

И машина несется, несется, несется, папа так резко поворачивает, что его локоть вдавливается в ребра работнику, зажатому между ним и Раленгом. Грузовичок, понятно, заносит на мокром асфальте, но хоть его иногда и ведет юзом, скорость держится не ниже восьмидесяти вплоть до самого подъема на Волчий Хвост, когда машина едва ползет по склону, известному в округе своей крутизной, — на нем веками проверяли выносливость лошадей, а теперь он стал камнем преткновения для изношенных моторов и неумелых водителей. На середине подъема папа вынужден все же перейти на вторую скорость.

— Проклятая гора! — ругается он, с остервенением дергая переключатель скоростей.

— Ну вот, сверху мы наконец увидим, что там происходит у них в «Аржильер», — говорит мосье Ом, чей «панард» на три корпуса опередил грузовичок.

Но с вершины ничего не разглядеть. Когда грузовичок, фырча и надсаживаясь всеми четырьмя цилиндрами, доползает до нас и подпрыгивает на последнем бугорке, перед глазами обманутых, как и мы, в своих ожиданиях пожарников предстает лишь громадный рыжеватый столб, чуть более светлый в центре, который распадается на широкие полосы, расползается, заполняет все щели и впадины, посылает свои снаряды далеко по окрестным полям, до самого шоссе, забаррикадированного такой густой завесой, что фары не могут ее пробить. От одного вида всего этого мосье Ом чихает. А папа лишь коротко, но очень выразительно присвистывает.

— Потише! — бессмысленно восклицает чей-то голос. Но шестерни коробки скоростей взвывают с новой силой, и машины на полном ходу врезаются в вату. Десятью секундами позже они выныривают из нее, поднимаются на пригорок и останавливаются как вкопанные под скрежет тормозов и скрип шин на подъезде к ферме, там, где возвышается крест из нетесаного дуба, обозначающий конец дороги на Рогасьон.

— Ну и что будем делать, Люсьен? — кричит папа.

— Да ничего, — отвечает Вантье.

— Вот и я так считаю! — вставляет мосье Ом. — «Панард» не бульдозер, и у меня нет цепей, чтобы проехать через грязь. Мы поместимся у вас, мосье Колю?

— Влезайте.

Мы размещаемся в грузовичке. Дверца еще не захлопнута, а папа уже обеими руками выворачивает руль и резко рвет с места, заставляя колеса преодолевать череду кочек и ям, смесь жижи и камешков, которая в обрамлении изгороди из ползучей ежевики ведет к «Аржильер».

— Ты здесь ни за что не проскочишь, — стонет Раленг. — Дождь ведь лил всю ночь. Точно застрянешь.

— Проеду, — утверждает папа.

Переваливаясь с боку на бок, скрипя металлом, яростно грохоча буксирными крючьями, грузовичок подлетает к заполненным водою рытвинам и чудом преодолевает их, проезжая одним колесом по сухому, а другим утопая в грязи. Он перемахивает через крупные камни, подскакивая и насилуя рессоры. Одна фара гаснет и неожиданно, после нового сотрясения, зажигается вновь.

— Контакт отошел, — только и шепчет шофер, запуская мотор во всю мощь, чтобы бросить машину на приступ следующей рытвины, шире всех предыдущих. Шире и глубже. Грузовичок клюет носом, чует грязь и, отшвырнув ее на кусты изгороди, почти пролетает над дорогой. Но тут же снова падает — и на этот раз плотно — в две глубокие, как корыта, колеи, превращенные колесами телег в щели, заполненные жидкой глиной. Колеса грузовичка погружаются в это подобие желобов, в самом глубоком месте начинают разгоняться, безумеют, вгрызаясь в почву, расшвыривая грязь во все стороны.

— Говорил я тебе, — замечает Раленг. — Ясно ж было, что тут не проскочишь.

— А где, интересно, ты собираешься проскочить? — ворчит папа. — Мосье знает другую дорогу? Или у мосье в распоряжении есть воздушный шар? Давайте-ка вылезайте все.

Он уже выключил зажигание и спрыгнул в грязь. Мы следуем его примеру и, пробираясь кто как может, вылезаем на откос. Тяжелые лиловые сгустки проносятся низко над нашей головой и падают где-то там дальше, в ночи. Волны неестественно теплого воздуха, сильный запах горелой кожи, глухое потрескиванье указывают на размеры пожара, совсем теперь уже близкого, но по-прежнему скрытого все прибывающими клубами дыма.

— Вот это горит! — вскрикивает Трош. — И ведь солома-то была мокрая… Ты что делаешь, Бертран? Думаешь запустить?

Оставшись один возле грузовичка, папа покопался в багажнике и прошел перед зажженной фарой, неся пусковую рукоятку. Он присел на корточки перед капотом.

— Разве ты не видишь, что дорога идет вверх? — донесся из-под крыла его голос. — А значит, и ям больше не будет. Мы застряли в последней. И если нам удастся из нее выбраться…

— Вот сейчас бы фашины пригодились, — говорит Раленг.

— А еще лучше — цепи, — отзывается мосье Ом.

— Только их у меня нет, — обрубает отец. — Есть совсем простой способ — включить первую скорость и тихонько крутануть ручку. Тогда колеса завертятся, но не вхолостую, а продвигаясь миллиметр за миллиметром…

И тотчас раздался скрежет железа по железу.

— Ну так что! Поняли? Я крутану, а вы подтолкнете.

Все мы поспешили ему на помощь, и все начиная с Раленга по самые икры увязли в грязи.

— Тебя только здесь не хватало, — гаркает на меня папа.

Пропали совсем мои чулки! И я вместе со всеми принимаюсь толкать. Машина сопротивляется.

— Черт побери! — ругается папа, а ведь он, единственный из всех, никогда не выражается. И изо всех сил нажимает на ручку, которая поворачивается в замке на четверть оборота.

— Черт побери! — ругается вслед за ним бакалейщик, теряя равновесие, и растягивается во всю длину.

Зато машина шевельнулась. Раздается влажное чмоканье — словно сняли с тела банку, — и четверть оборота за четвертью оборота передние колеса выбираются на твердую землю, а за ними — и задние… Никто не произносит ни слова, когда папа снова садится за руль и запускает кашляющий мотор; последние сто метров он преодолевает, ведя машину наугад, в океане дыма.