Михаил Строгов - Верн Жюль Габриэль. Страница 27

ГЛАВА VIII. ЗАЯЦ, ПЕРЕБЕГАЮЩИЙ ДОРОГУ

Наконец-то Михаил Строгов мог успокоиться! Дорога в Иркутск была свободна. Он опередил татар, задержанных в Томске, и когда те явятся в Красноярск, то найдут пустой, брошенный город. Через Енисей переправы никакой. Покуда они построят мост или паром, пройдет несколько дней, а они, верно, и не ожидают, что в Красноярске готовится для них новая задержка!

Первый раз со времени своей несчастной встречи с Иваном Огаревым в Омске царский курьер мог вздохнуть свободно. У него явилась надежда, что теперь до самого Иркутска уже ничто не помешает осуществлению его тайной цели.

Выехав на прямую дорогу, длинной лентой пропадавшей в степи, кибитка пустилась снова в путь. Дорога была недурна, собственно, эта часть пути между Красноярском и Иркутском считается даже самым лучшим местом на всем расстоянии. Она была не так тряска, не так колеиста, тени было достаточно, иногда на целые сотни верст по бокам ее тянулись сосновые и кедровые леса. Необъятная степь, где круговая линия земли сливается на горизонте с небом, уже кончилась. Но и эта богатая страна была пустынна. Деревни, села, города — все, казалось, вымерло.

Наступал сентябрь; дни становились короче. Хотя эта часть Сибири и лежит ниже пятьдесят пятой параллели, той самой, на которой стоят Эдинбург и Копенгаген, но осень там отличается своей непродолжительностью. Случается даже, что вслед за летом непосредственно наступает зима. Эти ранние зимы поражают своей суровостью: бывают такие сильные морозы, что ртуть в термометре падает до точки замерзания (около 42° ниже нуля). Мороз в 20° ниже нуля считается сносной температурой.

Итак, погода благоприятствовала нашим путешественникам, не дождливая и не бурная, жара умеренная, ночи холодные. Надя и Михаил Строгов чувствовали себя довольно хорошо. С тех пор как они покинули Томск, силы их восстановились и утомление совсем прошло. Что же касается до Николая Пигасова, то он никогда еще, кажется, не чувствовал себя так хорошо, как в эти дни. Это путешествие было для него настоящей прогулкой, приятным развлечением, и он от души наслаждался свободой, выпавшей на долю его «чиновника без места».

— Положительно, — говорил он, — это гораздо лучше, чем двенадцать часов в сутки сидеть согнувшись на своем стуле и возиться с аппаратом!

Между тем Михаилу Строгову удалось сделать так, что их добродушный возница стал подгонять свою лошадь, и они ехали теперь быстрее. Он рассказал Николаю, что они с Надей догоняют своего отца, сосланного в Иркутск, и страшно спешат туда приехать. Николай боялся надорвать свою лошадь, справедливо рассуждая, что другой лошади им не найти, и потому берег ее. Но с частыми роздыхами, например, через каждые пятнадцать верст, она могла совершенно свободно пробежать верст шестьдесят в сутки. Лошадь была сильная и здоровая и по самой породе своей способная переносить продолжительную усталость. В сочном корме недостатку для нее не было — по обеим сторонам дороги росла густая и высокая трава.

Николай вполне понял нетерпение своих спутников. Положение молодых людей, собиравшихся разделить изгнание своего отца, чрезвычайно тронуло его, и он с улыбкой говорил Наде:

— Милосердный Боже! Вот обрадуется-то ваш батюшка, когда увидит вас! Вот будет целовать да обнимать! Если я поеду с вами до Иркутска (а теперь мне кажется это очень возможным), вы мне позволите присутствовать при вашей встрече? Ведь да, не правда ли? — И тут же, ударяя себя по лбу, он прибавлял: — Но воображаю себе, как страшно будет он огорчен, когда увидит, что его старший сын слепой! Ах, как все на этом свете перемешано между собой! Где радость, там и горе!

Результатом всех этих разговоров было то, что они ехали теперь скорее и, по расчету Михаила Строгова, делали от десяти до двенадцати верст в час.

Михаил Строгов имел полное право надеяться, что через восемь, самое большое десять дней, он увидит великого князя. Когда они выезжали из Бирюзинска, перед ними, шагах в тридцати от кибитки, пробежал заяц через дорогу.

— Ах! — воскликнул Николай.

— Что с тобой, милый друг? — с участием спросил его Строгов.

— Ты не видел? — спросил Николай, и лицо его потемнело. — Ах да, ведь я опять забыл, что ты не можешь видеть. Ну, счастье твое, батюшка, что ты не видел!

— Но и я тоже ничего не видела, — сказала Надя.

— Тем лучше!.. Тем лучше!.. Но я… я видел!..

— Что же это было? — спросил Михаил.

— Заяц перебежал нам дорогу, — с ужасом отвечал Николай.

В России существует народное поверье, что если заяц перебежит путешественнику дорогу, то это значит, что в близком будущем его ожидает какое-нибудь несчастье. Николай, суеверный, как и большинство русских малообразованных людей, остановил лошадь. Михаил Строгов понял его смущение, хотя и не разделял с ним его страхов, и стал его успокаивать.

— Нечего бояться, дружище, — сказал он ему.

— Для тебя да для нее нечего бояться, батюшка, я знаю, я боюсь за себя! Это судьба, — прибавил он немного погодя и пустил лошадь рысью.

Между тем, вопреки дурному предсказанию, этот день прошел без всяких приключений. На следующий день, 6 сентября, в полдень, кибитка остановилась в местечке Алсачевске, таком же пустынном, как и все, соседние с ним, окрестности. Там, на крыльце одного из домов, Надя нашла два ножика с твердыми лезвиями, какие носят обыкновенно сибирские охотники. Один она отдала Михаилу, другой — спрятала себе. До Нижнеудинска оставалось не более семидесяти пяти верст. В эти два дня обычно веселое настроение духа совершенно покинуло Николая. Трудно поверить, какое сильное впечатление произвела на него эта дурная примета. Он, до сих пор не могший и минуты посидеть молча, теперь впадал в какое-то мрачно-безмолвное, длившееся целыми часами настроение.

Надя и Михаил чувствовали, что возница их не жалеет больше своей лошади и что он сам теперь торопится приехать в Иркутск. Несмотря на полную покорность судьбе, он верил все-таки, что в стенах Иркутска его ожидает безопасность. Между тем многие замечания, сделанные им и проверенные Надей и Михаилом, позволяли думать, что не все еще испытания кончены для них. Действительно, если дорога после Красноярска не носила на себе никаких следов неприятеля, то зато теперь леса были выжжены, луга и поля вытравлены, дома частью сожжены, частью разрушены, в стенах зияли пробитые пулями дыры. За тридцать верст до Нижнеудинска следы разрушения были до такой степени еще свежи, что присутствие поблизости неприятеля уже не могло быть более отрицаемо; приписать же это разрушение кому-либо, кроме татар, было невозможно.

Легко понять, как все это беспокоило Михаила. Он уже не сомневался, что по этой самой дороге только что перед ними прошел какой-то татарский отряд. Но что это был за отряд? Солдаты эмира? Нет, они бы не могли опередить наших беглецов, не будучи ими замечены. Но тогда кто же были эти новые завоеватели и какими окольными путями в степи достигли они большой иркутской дороги? С какими еще новыми врагами придется столкнуться царскому курьеру? Не желая тревожить Надю и Николая, Михаил Строгов ничего не сообщил им о своих опасениях. К тому же между ними решено было заранее не сворачивать с большой дороги до тех пор, пока не явится к тому какое-нибудь серьезное препятствие. Тогда он будет знать, что делать и как поступить.

На следующий день наши путешественники на каждом шагу встречали все новые и новые следы, свидетельствовавшие о недавнем прохождении по этой дороге значительного отряда конных и пеших солдат. На горизонте показался дым. Кибитка ехала тихо, с осторожностью. Некоторые встречные села и деревни еще горели; очевидно, что пожар там начался не более как за сутки.

Наконец 8 сентября кибитка вдруг остановилась. Лошадь не хотела идти дальше. Серко жалобно завыл.

— Что там такое? — спросил Михаил Строгов.

— Труп! — отвечал Николай, выскакивая из кибитки.

Это был труп мужика, страшно изувеченный и уже застывший. Николай набожно перекрестился. С помощью Михаила он перенес этот труп подальше от дороги. Ему хотелось отдать несчастному последний христианский долг и поглубже зарыть его в землю, чтобы коршуны или хищные звери не растерзали его бренные останки, но Михаил Строгов помешал ему.