Хроники Вторжения - Веров Ярослав. Страница 41

Дело в том, уже через две недели после того, как он забросил повесть в редакцию журнала, пришел отказ. Отказ мотивировался тем, что смесь мистики, готики и фантастики не соотвтетсвует профилю журнала, дезориентирует читателя, не ясно на какую целевую группу направлена. Ничего удивительного в этом не было. Главный редактор, журналист-неудачник, презирал фантастику, и всю литературную часть перекладывал на плечи помощников. А у тех литературный вкус пребывал в сонном, а то и в зачаточном состоянии.

Удивительное началось потом. Через месяц из редакции позвонили. Звонил сам главный. Сказал, что повесть непременно напечатают в одном из ближайших номеров. Точил мед с жала, всячески нахваливал повесть. Даже обозвал Викулу русским Эдгаром По. Никогда раньше никому из писателей этот главред не звонил. Сами ему звонили, если набирались храбрости.

И вот рукопись еще не вышедшей повести в руках постороннего человека. А этого быть не может, и не должно. Никаких копий никому Викула не давал. Значит, у того связи в редакции журнала, и довольно тесные.

Роман перехватил взгляд Викулы и улыбнулся:

– Не удивляйтесь, Викула Селянинович. Когда я узнал, что зарубили вашу повесть, то принял меры. Такая литература не должна пропадать в редакционных закормах.

"Меры? Силен руководитель. Но вот только что-то молод больно".

– И что же такого в повести-то? – поинтересовался он у Романа.

– Вы удивительно точны в описаниях, – ответил тот.

– Да?.. – не понял Викула и, смутившись, замолк.

Через несколько минут Роман сообщил:

– Приехали, видите дом на холме?

Подкатили к поребрику, выгрузились.

В кафе, как только вошли, Викуле стало нехорошо. Наверное скаканула температура, или голова закружилась из-за этого ненормального коловращения звезд. "Падают, собаки, как падшие", – вяло подумал Викула, разыскивая взглядом, куда бы побыстрее сесть, где бы отдышаться.

Роман, между тем, подвел его к своему столику. Навстречу поднялась невысокая, очаровательно полненькая девушка. Нежные как у ребенка щечки, немного вздернутый носик, верхняя губка приподнята, и блестят в синеватом свете фонарика зубы. Вид у нее мягкий, пушистый и немного таинственный. Хоть и было Викуле плохо, но при этом он как-то все это сразу успел заметить.

А она, заметив, что ему нехорошо, спросила:

– Вам что, плохо? – голос был невысокий, но мягкий, с эдаким звоночком.

Викула кивнул, сделал страдальческое лицо и взялся за голову.

– Присаживайтесь скорее в это кресло, – сказала она, и, развернув салфетку, принялась обмахивать ему лицо.

Викула обалдел. Он вдохнул аромат ее духов, именно такой, который не вызывал в нем чувства протеста. Ее духи будили что-то из воспоминаний молодости. Овеваемый ароматами, Викула блаженно сощурился. Вообразил, что головокружение проходит. А оно и в самом деле быстро и незаметно прошло. Викула вытащил платок и отер пот со лба. Стоявший у него за спиной Роман удовлетворенно кивнул и произнес:

– Молодец, Ирочка. Ты ухаживай за гостем, а я на помост.

Так вот Викула познакомился со своей будущей женой, со своей юной феей. "Любовь с первого взгляда, она как удар молота", – говаривал Эдик.

Роман объявил, что среди них уже находится писатель Колокольников – плеснули апплодисменты. Викуле стало совсем безоблачно. Он встал и раскланялся, чем усилил овацию.

– Я сейчас буду читать фрагменты повести, на мой взгляд – самой лучшей из написанных Викулой Селяниновичем. Скоро она увидит свет в журнале "Когда".

И начал читать. Викуле, как и недавно полковнику, было диковато слушать свой текст из чужих уст, и он переключился на хорошенькую Ирочку, благо никаких барьеров к общению не ощущал.

В повести описывалось прибытие экспедиции на Марс. За основу Викула взял Третью экспедицию из "Марсианских Хроник" Брэдбери, он вообще любил заимствования как литературный прием. Даже не саму экспедицию, а глюк одного из ее участников. Когда земляне обнаруживают на Марсе чудный американский городок, участник экспедиции высказывает предположение, что люди летали в космос еще в конце девятнадцатого столетия. У Викулы так и произошло. Для этого он позаимствовал у Вэлса «кейворит», переименовав в «антиграв». Переселенцы организовали на Марсе нечто вроде Города Солнца. Тип переселенцев Викула позаимствовал из велсовского же романа "Люди как боги". Вот только незадача – у него люди на Марсе постепенно превращались в оборотней. Дальше начиналась готика. По мере трансформации в оборотней готические мотивы усиливались. Прибывшие астронавты погружались в череду мрачных, лишенных логики и смысла событий, совершенно в духе Эдгара По.

Обитатели Марса вдруг проваливаются во вневременье. Марс же становится каким-то мистическим центром мироздания. В нем поселяются образы с разнообразных планет, особенно плотно – с Земли. Новоявленные марсиане блуждают в этих картинах-обиталищах потерянными тенями, мучая друг друга. Астронавты ощущают себя то древними киммерийцами, то нунциями папы римского, то юпитерианцами. Быстро утрачивают рассудок и отдаются на волю психических волн безумной марсианской энергетики. Главным героем Викула сделал капитана. Тот оказывается крепким орешком, видя, что ни своих товарищей, ни марсиан ему не спасти, решает уничтожить поселение. Взрывает атомный реактор корабля и остается один на чуждой холодной планете, без достаточных запасов кислорода, пищи и воды. Вскоре у него, измученного жаждой и кислородным голоданием, начинаются видения. В видениях ему приходит откровение, названное незримым собеседником "второй попыткой". Капитан именуется "посланником Ужаса и Страха" и перебрасывется на Землю, наяву. Напоследок ему сообщают, что цель миссии откроется со временем. По правде сказать, Викула здесь закладывал возможность продолжения или раздувания в роман, если повесть понравится.

Во время чтения "Марсианских оборотней" в кафе вошел полковник. Он не был здесь давно, с того дня, когда они катались на колесе обозрения. Полковник искал Риту.

Он остановился в дверях, всмотрелся в зеленоватый полумрак. На помосте Роман. За «их» столиком, в кресле Риты сидит крупного телосложения усатый мужик и оживленно, топорща в улыбке усы, болтает со своей соседкой, ритиной подружкой, за руку держит, чуть ли не целует. А самой Риты нет.

Полковник подошел к стойке бара, заказал стопку коньяку. Бармен, холеный мужик в белоснежной сорочке и с несчастным лицом, грустно глянул и выставил рюмку. Полковник поднял ее и, сделав привественный жест, мол, "за тебя, парень", выпил. Какая-то искра понимания проскочила между ними. Но полковник не стал переходить к разговору, а молча расплатился и ушел.

На улице ему вдруг вообразилось, что наглый Роман прячет, от него, полковника, прячет Риту. "Чуял, что приду. Пересажать бы вас всех, братцы, вместе с вашей «Цитаделью», и вся недолга".

Риту никто от полковника не прятал, сегодня ей было назначено в женскую консультацию. Там подтвердилось, что она беременна, и ей стало не до "Цитадели".

На следующий день полковник снова появился в кафе "Белый корабль". Заседания сегодня не было. "Зал заседаний" потерял свою диковатую привлекательность напрочь. Звездные экраны были выключены, то, что казалось полковнику картинами в рамах, в обычном освещении оказалось окнами, забранными жалюзями. Ива росла во вмурованной в пол кадке, и сейчас ее освещали три кварцевые лампы, сообщая необходимый листьям ультрафиолет. Ручей тек по вполне обычному бетонному желобу и поглощался замаскированной под арку трубой.

Посетителей почти не было. За столиком пили пиво три юные девицы, и больше никого.

Степан Тимофеевич уселся за все тот же столик Риты и Романа. Тут же появилась официантка – предложила меню. Официанток на «Цитадели» никогда не было.

Полковник заказал какое-то рагу со странным названием "Пожар 1812-го" и кофе. Пока девушка носила заказ, полковник приклеил к обратной стороне столешницы, где крепятся ножки, «жучка». Ради этого, собственно, и пришел.