Птицы небесные - Ветковская Вера. Страница 69

— И будет права! — соглашалась Катя. — Все, о чем мечтала, у меня есть. Но никогда мне не было так худо. Замучили воспоминания и угрызения совести. Думала, постепенно все будет забываться и забудется. Наоборот.

Наташа считала: ее беды оттого, что она нарушила свое женское предназначение. Карьера, работа — это очень важно, особенно для такой деятельной натуры, как Катя. Но без семьи, детей женщина никогда не будет чувствовать себя счастливой. Как она умоляла Катю побыстрее завести ребенка. Катя обещала ей и Сереже — через годик, еще через год-другой.

— Если бы сейчас тебе было о ком заботиться, ты бы не хандрила, — повторяла Наташа. — Выходи замуж.

— За кого? Вокруг ни одного мужчины, с которым я могла бы жить под одной крышей. Каждого претендента я сравниваю с Колесниковым и…

— А ты не сравнивай! — сердилась Наташа. — Конечно, рядом с Сережей любой проиграет. Один раз тебе повезло, но обычно мужья совсем не такие, подружка. Это ноша. Приспосабливайся, терпи, на что-то не обращай внимания — у каждой женщины своя тактика семейной жизни.

«Вот потому я и одна, что мне не нужен обычный, — думала Катя. — В последнее время только и слышу — терпи, терпи. Как будто смысл жизни только в терпении и несении всяческих нош». Вот какой виделась ей нормальная женщина, не нарушающая предназначения: в двадцать лет — восторженные, ясные глаза, зеркало души, в которых сияет только один вопрос — кого полюбить, кому отдаться? После сорока — дети, работа, муж, уж какого судьба пошлет, и… терпение, терпение. Наташа смеялась над этим портретом, но была чуть задета: это камешек и в ее огород.

На работе Кате приходилось тяжко, дома — еще хуже. Она старалась вернуться как можно позднее. Часами лежала в темноте, тупо глядя в потолок. Думы все те же — о прошлом. Прошлое казалось раем, настоящее — отвратительным, будущее тонуло в густом мраке. Всю жизнь ее тянуло к ярким, блестящим, знаменитым людям. Судьба над ней посмеялась. С таким человеком она прожила пять лет и даже не заметила, что он выдающийся, замечательный, высший образец человеческой породы. Проглядела, проморгала, прошляпила… Теперь все знаменитости, перед которыми она еще недавно преклонялась, казались ей жалкими пигмеями в сравнении с Колесниковым.

Да, у нее бойкое перо, но не более. Хорошим журналистом ее сделал муж. Что греха таить: первое время он вечерами писал за нее материалы или полностью переделывал ее легкие, но неглубокие «шедевры». В газете ей не понравилось: настоящая каторга. Тогда Сережа пристроил ее на телевидение, тщательно готовил с ней каждую передачу, даже вопросы диктовал для интервью. Нет, она не обольщалась: без мужа была бы она сейчас поденщицей в газете.

«Почему он это сделал?» — в который раз спрашивала себя Катя. Щеки ее были мокры от слез. Стоило вспомнить Колесникова и их счастливое, как теперь казалось, прошлое — набегали непрошеные слезы, и она их не удерживала. Да, она совершила ужасную ошибку, лгала, жила двойной жизнью. Иначе как минутной слабостью это не объяснить. Он не был слабаком, нет! Его все считали стойким, сильным человеком. И очень великодушным к чужим грехам.

Он мог вовремя остановить ее, вразумить, а потом — простить. Она бы сладко рыдала у него на груди. Какие у них бывали незабываемые минуты примирения после ссор! После каждого такого примирения словно переворачивалась новая страница в их жизни и начиналась еще одна счастливая глава. Катя представила, как он страдал в те дни, не в силах вынести ее предательства.

И вдруг поняла его, поняла ту черную безысходность, заставившую его спустить курок. И никого не случилось рядом из друзей, близких, кто бы помог пережить эти черные мгновения. Она зарыдала в голос, зная, что никто ее не услышит. Квартира была пуста, черна, только в окошко на нее с любопытством глядела добродушная, круглолицая луна.

«Кто это может звонить так поздно?» — встревожилась Наташа, спеша к телефону.

— Наташа, прости, но мне нужно было услышать твой голос, мне очень плохо, — тихо говорил в трубку Николай Николаевич.

У Наташи учащенно забилось сердце. Все эти дни ее мучило какое-то тяжелое предчувствие. Они давно не встречались и не звонили друг другу. Значит, случилось что-то страшное, раз Коля решился нарушить ее запрет.

— Рая в реанимации. Врачи говорят, она не доживет до утра, — сдавленно произнес Николай Николаевич.

— Что случилось, Коля? Она снова уходила? Говори же, не молчи!

Но Николай Николаевич словно переводил дыхание, потом с трудом собрался с силами и продолжил:

— Два дня назад она пропала, старики не устерегли. Мы метались по всему городу, звонили во все больницы…

Наташа чувствовала, что должна как-то его утешить, ободрить, но у нее не было ни сил, ни нужных слов. Он сейчас терзался сознанием своей вины. Сколько раз ему говорили, что бедную женщину необходимо отправить в специальную больницу или санаторий, где она будет в безопасности и под постоянным присмотром. А он поручил ее двум старикам, которые сами нуждались в заботе. Но Николай не мог отправить жену в психушку, тем более что последнее время она пребывала в ясном уме и памяти, с удовольствием занималась хозяйством и дачей, гуляла с сыном, читала. Новое затмение накатило неожиданно.

— Ты звони, звони мне всю ночь, — просила Наташа. — Я все равно не сплю, я с тобой. Ты где находишься, в приемном покое?

— Да, меня к ней не пускают.

Только к вечеру второго дня Раису нашли на подмосковной пристани, прохожие вызвали «скорую». Она лежала на ступенях лестницы, не подавая никаких признаков жизни. Врачи обнаружили у нее сильное повреждение черепа и множество ушибов. Вероятно, она оступилась и упала с лестницы.

— Ее всегда тянуло к воде. Она могла часами сидеть на берегу, ее это успокаивало, — с грустью вспоминал Николай Николаевич. — Но на беду, в этом месте очень высокий берег и крутая лестница…

Наташа так и не прилегла ни разу за всю ночь. Сидела на кухне, ждала его звонков. Он звонил каждый час. Она тоже чувствовала себя виноватой перед этой женщиной за то, что вторглась в их жизнь, отняла у нее Колю. Ей представлялась страшная картина: вот два дня назад Рая случайно узнала о ее существовании, обезумела от горя и обиды, снова «ушла» в ночь, в неизвестность.