Чужак - Вилар Симона. Страница 131
— Здрав будь, раб Божий Николай, — кивнул он князю безо всякого подобострастия.
— Говорил же, не зови меня рабом! — огрызнулся Аскольд. А про себя подумал: «И Николаем не зови». Хотя именно это имя дали ему ромеи при крещении.
Князь тяжело слез с коня, голова вдруг закружилась, и он какое-то время стоял, вцепившись в сбрую и опасаясь, что опять упадет.
Агапий понял, что с ним, подошел, поддержал. Гридни смотрели со стороны. Пусть смотрят. Может, решат, что у христиан так принято привечать гостя.
Христианский служитель, которому было позволено жить в Киеве, почти не получал той помощи, которую обещал некогда Аскольд. Жил он, по сути, своим небольшим хозяйством, копался в огороде, ловил рыбу, даже торговал плодами своего труда на рынке. Однако Агапий оказался способным лекарем, к нему стали часто обращаться, что бьшо некоторым подспорьем в хозяйстве, так как киевляне расплачивались с христианином не менее щедро, чем с волхвами. Но его и считали волхвом, пусть даже непонятного им распятого Христа. Хотя то усердие, с каким Агапий вел службы в своем Божьем доме, вызывало у людей невольное уважение. Некоторым волхвам у него бы рвению поучиться не мешало. Да и с людьми окрестными ромей-священник поладил, они помогали ему, где советом, где делом, ну и про Христа его слушали. И так он интересно рассказывал, что некоторые легковерные даже зачастили в избу с крестом, уверовали в Спасителя.
Когда приехал Аскольд, у Агапия как раз закончилась служба. Опираясь на плечо священника, князь наблюдал, как из церкви выходят местные жители: жены купцов, патриархи иных ремесленных родов, — женщины и старики почему-то охотнее всего шли послушать проповеди о добром белом Боге, обсуждали потом со своими домочадцами его деяния… «Ну что там за деяния! — думал Аскольд. — Походил, побродил, совершил несколько чудес. Так чудеса и волхвы-кудесники делать могут. Но последние хоть не требуют, чтобы люди подставляли щеку, если их бьют по лицу».
Однако сегодня Аскольд не был настроен на споры с Агапием, которыми иногда не прочь был поразвлечь себя. Князь опустился на скамью в каморке христианина, смотрел, как тот мешает что-то в склянках, подогревает на огне.
— Вот, Николай, выпьешь это и постарайся полежать спокойно. А еще лучше тебе уехать на какое-то время из Киева. Да не на ловы или в полюдье, а в какую-нибудь отдаленную усадьбу. Если сердце болит не переставая, лучше побыть в покое.
Аскольд понемногу хлебал теплый пряный отвар, сидел, облокотясь о бревна срубной стены. Посреди комнатушки стоял стол, горела одинокая свеча, перед ней лежали свитки бумаги, которую Агапий покупал, несмотря на ее дороговизну, делал в ней записи.
— Прочитай, что написал.
Князю всегда нравилось слушать Агапия. Особенно о том, как их с Диром призвали в Киев. Про то, как старого Хорива и его людей порешили, велел писцу вычеркнуть. Зато с удовольствием слушал про их с Диром поход на Царьград. Правда, Агапий смешно писал, якобы только благодаря чуду с покрывалом Матери Христа были разбросаны их корабли. И еще Аскольд заставил Агапия зачеркнуть строки, где упоминалось о его крещении и наречении Николаем. А то, что о крещении Болгарской земли пишет, то это пусть. До этого Аскольду не было дела.
Сейчас Агапий послушно развернул один из шуршащих свитков, склонился близоруко.
— В год шесть тысяч триста восемьдесят седьмой от Рождества Христова, — начал он зачитывать написанное, — умер Рюрик и передал княжение Олегу — родичу своему, отдав ему на руки сына Игоря, так как тот был еще ребенком.
— Погоди, погоди, — поднял руку Аскольд. — Ты-то откуда про Игоря знаешь?
Агапий только повел плечом.
— Ты на рынке походи. Сейчас там многие о делах новгородских толкуют.
И Агапий продолжил. Читал, что в следующем году князь Дир ходил в полюдье, но привез малую дань, хотя и пленил Родима, князя племени радимичей. А в нынешнем году нашли на Киев уличи лихие, а князей в граде не оказалось. Но город поднялся против супостатов, и отбились люди. А руководил обороной княжеский молодой воевода, Резуном прозванный.
— Да ты совсем сдурел, длиннополый! — так и подскочил разъяренный князь. — О чем пишешь?! Славу мою позоришь!
Агапий смотрел недоуменно.
— Я ведь уже говорил тебе, Николай, что пишу это для других поколений, которым о делах нынешних будет любо почитать.
Но Аскольд даже задохнулся. Стал стучать кулаком по столу, ругаться, путая славянские и скандинавские слова, требовать, чтобы Агапий зачеркнул написанное. Не удержавшись, схватил пергамент, порвал, затоптал ногами. Пока не захрипел, хватаясь за грудь, и не осел на лавку. Перепуганный Агапий утешал, успокаивал, воды дал испить. У князя так изменилось лицо, что священник не на шутку испугался, что тот сейчас помрет. Докажи потом его брату бешеному, что не погубил ведовством князя чародей христианский.
— Гляди, гляди, что делаю, — торопливо говорил он, скручивая остатки дорогой бумаги и бросая в каменку. — Успокойся.
Аскольд, еще тяжело дыша, смотрел, как корчится, словно живая, бумага на горящих углях.
— Вот-вот, Агапий. Думай, что пишешь. А раз думать не в состоянии — не пиши.
Аскольд тяжело поднялся и пошел к выходу. Агапий еще какое-то время сокрушенно молчал. Потом взял оставшийся лист, не вызвавший гнева князя, и опять прочел про смерть Рюрика. Да, такое не могло рассердить Аскольда, он был доволен кончиной врага своего. Пусть и Олег с Игорем были ему не милы. А потом…
Каменка жарко гудела, распространяя тепло.
— А потом ничего, — вздохнул Агапий. — Пусть все так и думают, что ничего не было.
По утрам Аскольда будил слуга-отрок. Будил — не то слово. Просто стоял у занавешенной турьей шкурой двери, вслушивался в тишину одрины, ожидая, когда великий князь позовет. Еще вчера, после обильных возлияний, двое крепких мужиков из челяди отволокли совсем осоловевшего Аскольда в опочивальню, уложили, раздели и оставили эту гору мяса (ох и раздобрел же князь-варяг за последнее времечко!) на широком ложе. Теперь приходилось ждать оклика. Но князь все не просыпался. А ведь верный отрок и жбан пива ему приготовил, и разглаженный горячим камнем опашень вышитый на лавке разложил, штаны бархатные принес.