Чужак - Вилар Симона. Страница 130

Тем временем двое волхвов, удерживающих под руки жертвенную девушку, словно повинуясь неслышному приказу, глухо замычали-завыли:

— Невесту прими, податель удачи, славный Змей-Велес небесный, бог всемогущий.

Ее положили на алтарь, и верховный волхв занес над покорно лежащей невестой божества древний кремниевый нож — ритуальное орудие, привычное к человеческой крови.

Аскольд смотрел на все с непривычным для него волнением. Спрашивается, с чего бы ему волноваться, ведь он уже не раз видел подобное? Но он ждал предсказания. Ждал, когда по жертвенной крови волхвы предрекут будущее. Ибо никогда еще оно не казалось ему столь туманным и неопределенным. Князь даже шагнул вперед и… Он упал.

Поскользнулся на мокрой траве и упал. Или не поскользнулся? Какая-то непривычная слабость подкосила колени. И он какое-то время лежал, моргая от дождя, пока верные гридни не подхватили, подняли. Аскольд стоял, набычившись, представляя, какой у него сейчас жалкий вид. Мокрый, рыхлый, в прилипшем к выпирающему брюху плаще.

Волхвы между тем продолжали разделывать невесту божества. Вошедший в тело нож теперь с хрустом двинулся наискосок вверх, взламывая ребра. Потом волхв с торжествующим возгласом вырвал из груди жертвы еще пульсирующий комок сердца.

Все было как всегда. Аскольд видел, как еще живое сердце опустили в неугасимый огонь, как волхвы, не переставая петь заклинания, склонились над телом, стремясь по текущей крови угадать волю божества. Они стеной окружили алтарь, так что за их спинами в намокших мехах ничего не было видно. И, похоже, их что-то смущало. Дважды верховный жрец недоуменно оглядывался на князей, опять склоняясь над телом жертвы. Аскольд, еще ощущая неприятное головокружение после падения, не осмелился приблизиться. Послал вперед Дира.

Младший брат вскоре вернулся. Теребил серьгу в ухе, пожимал плечами.

— Глупости говорят. Вроде как кровь из девушки не вытекает. Может, просто дождь ее смывает? Но они не видят потоков, по которым можно было бы что-то прочесть. Может, перепили вчера медовухи, вот и маются головами?

Только позже, когда люди разошлись, так и не дождавшись предсказания, верховный волхв подошел к Аскольду.

— Я на тебя загадывал, княже. Но бог молчит. Такого я еще не припомню. Или…

Он замялся, стирая потоки воды с шишковатого оголенного темени.

— Говори! — приказал Дир. Аскольд же только кивнул.

— Раз бог ничего не показал, значит, у тебя, Аскольд, ничего и не будет. Ничего.

— Это как?.. — неожиданно хрипло спросил Аскольд. Едва не застонал, так заныло в груди. — Это… смерть?

Но волхв отрицательно покрутил головой.

— Смерть, княже, кровь показала бы. А так — ничего. Ни жизни, ни смерти.

Только бравада и злые подтрунивания Дира над волхвами придавали Аскольду сил, когда они уходили с капища. К князьям подвели коней, с наборных удил которых свисали лисьи хвосты, сейчас намокшие и жалкие. Аскольд вдруг почувствовал, что сам не заберется в седло, пришлось просить гридней подсадить. И так стыдно вдруг стало. Поглядел на легко вскочившего в седло Дира и махнул рукой.

— Езжай, брат. Я же… Проедусь кой-куда.

Никаких дел у него не было. Но отчего-то решил, что подышать воздухом ему сейчас лучше, чем греться у дымной каменки. Вот и поехал… Куда? Сперва к Угорской горе, где еще год назад велел начать возводить себе курган. И возводить по всем правилам, выложить бревнами утробу кургана, куда можно было бы поместить корабль с его Телом. Местные недоумевали, отчего князь заранее могилу себе готовит? Славяне сжигали своих умерших в домовинах, и только пепел вверху засыпали землей, поднимая курганы. К ним они сходились в поминальные дни всем родом, чтобы попировать, поесть да помянуть усопших родичей. Аскольд же хотел, чтобы его курган вырос на славу, чтоб был он не меньше, чем у иных конунгов на его далекой родине.

Но поездка его расстроила. Насыпь-то, конечно, уже возвели, да и бревна доставили из леса, однако теперь все приостановилось из-за ненастья. Пришлось отругать смотрителя работ, хотя тот был из викингов, давно непригодный к воинской службе, но знавший, как возводить курганы. Не стоило его ругать при посторонних. Варяги созданы, чтобы править другими народами, их не следует прилюдно порочить. Да к тому же от волнения боль в груди усилилась. Князь даже согнулся в седле. И услышал рядом:

— Что, даритель злата, спешишь с устройством могилы? Предчувствуешь, что скоро тебя увлечет туманная Хель?

Это было сказано на его языке. И эти дерзкие слова…

Но Аскольд только презрительно скривился, увидев говорившего.

Бьоргульф, которого здесь все зовут Бирюном. И мало кто помнит, каким воином он некогда был. Но по приказу Аскольда его так покалечили, что тому ничего не оставалось, кроме как валяться в грязи и ругаться. Князь так и сказал ему подвывай теперь, как бездомная шавка, былой ясень брани. По-иноземному сказал, чтобы никто не понял, как владыка Киева реагирует на ругань калеки. Но на себя разозлился — за то, что уделил внимание поверженному врагу.

— Не зря ты сюда прибыл после предсказания волхвов, — только и ответил Бирюн и пополз червяком в грязи.

Лишь отъехав достаточно далеко, Аскольд подумал: откуда ползающий калека знает о предсказании? «Ни жизнь, ни смерть» — сказали волхвы. И полезло в голову всякое: о душах блуждающих, о кромешниках, не имеющих пристанища и мающихся до скончания века.

Вот тогда-то Аскольд и решил отправиться на Подол. Ехал все так же, не спеша, чувствуя, как холодит спину промокший под дождем плащ, как оскальзывается на кручах конь да ворчат недовольно гридни.

Недалеко от основных построек Подола, ближе к городскому лугу, стояла длинная срубная изба с крестом наверху. Это был христианский храм, который Аскольд обещал построить в Киеве ромеям, когда находился у тех в плену и вынужден был креститься. Но хоть он и по сей день продолжал носить на груди серебряный крестик, однако в Христа не больно-то веровал, да и посещал храм только из-за его священнослужителя, отца Агапия, слывущего превосходным врачевателем.

Сейчас Агапий лично вышел на крылечко, длиннобородый, худой, лысый, в черном, по-бабьему длинном одеянии, с серебряным крестом на груди.