Чужак - Вилар Симона. Страница 150

Из-за двери донеслись грубые голоса, смех. Вошли древляне. Аскольд продолжал, есть, словно не замечая их. А что смотреть, что за радость видеть, какую волю взяли наемники, как они без стеснения входят в княжью гридницу, даже не думая приветствовать князя с княгиней.

Их пришло пятеро — все еще в боевой раскраске, у всех оружие у пояса, и не какое попало, а из лучшего булата, приобретенного в Киеве. Уселись на боярские скамьи, ржут. С ними их князек Мал — в костяном ожерелье на голой груди, длинные волосы удерживает сверкающий венец византийской работы.

— Где же твои бояре, Аскольд? Неужто так нас убоялись, что и лика в детинец не кажут?

Мал встал, прошелся по гриднице в своих мохнатых, оплетенных ремнями сапогах. Бесцеремонно приблизившись к князю, взял из его рук бокал с вином, пригубил. Да за такое руку рубить!.. Но Аскольд молчал. Даже не взглянул на дикого древлянина.

Тот процедил вино сквозь усы, сплюнул, ставя бокал на столешницу.

— Гадость иноземную лакаешь, князь. Все-то вы, варяги, на чужое заритесь. Нет, чтобы меда душистого испить.

А сам глаз с Твердохлебы не сводит. Она сидела прямая, сверкающая дорогой парчой и длинными колтами-подвесками, свисающими вдоль нарумяненных щек. Но глаз под взглядом дикого древлянина не опустила, только губы презрительно скривила. И Мал стушевался, отошел к дальней скамье, стал скрести ногтями по волосатой груди. Но нет-нет да и поглядывал на жену Аскольда. Понравилась ему княгиня Твердохлеба. Таких баб он еще не встречал. Ведь видит, что Твердохлеба в летах, а ведь как свежа, ядрена, статна. Глаз не отвести. Но глядит так, что он даже робеет. Ну да ладно. Сила-то теперь у него, не у этой развалины Аскольда. И Твердохлеба рано или поздно поймет это.

Аскольд продолжал загребать ложкой кашу. Даже когда в гридницу шумно вошел с преданными гриднями Дир, он не поднял глаз.

Дир был слегка во хмелю. Улыбался.

— Благая весть, брате. Уже вторая ладья с варягами на подходе к Киеву стольному. Что-то не ладится у Олега с его единоплеменниками, раз они целыми ладьями покидают его. А последние из прибывших — торговцы. Как донесли, едут они на юг с товаром. Вот видишь, а ты опасался, что из-за происходящего люди перестанут торговать к нам ездить. Но эти уже и мыто готовятся платить. Стали утром у Угорских рынков, скоро к тебе явятся с дарами. Так что, брат…

Он не договорил, словно вспомнив о чем-то, велел одному из гридней привести Карину.

Тут Аскольд впервые поднял глаза…

— Я ведь говорил тебе, Дир, чтобы ты оставил эту бабу. Замучаешь ее до поры, и чем тогда Эгильсона будешь стращать?

— Да что ей сделается? Ну, провалялась в горячке послеродовой несколько дней, я ведь ее и так не трогал. Сейчас поправляется. И нечего ее как боярыню нежную, лелеять. Да, брат Мал?

И он весело хлопнул древлянина по плечу.

Тут появился посланный гридень, тащивший за рукав Карину.

— Вот твоя краса, княже, — толкнул он ее вперед.

У Карины был утомленный вид. В лице ни кровинки, под глазами тени. Волосы заплетены кое-как, но одета нарядно, в темно-зеленый шелк, широкие рукава расшиты золотыми зигзагами.

— А вот и ты, красавица-волчица! — улыбнулся Дир. Притянул ее к себе, стал лапать, мять, как шкурку соболя. Карина в его руках была будто неживая. Взгляд устремлен перед собой, грубую ласку Дира словно и не замечала. Дир же смеялся.

— Гляди, Аскольд, что ей сделается? Я ее в тряпки Ангуш нарядил, в самую пору ей пришлись. Видишь, видишь?

Он задирал Карине подол, бренчал длинными подвесками сережек. И вдруг разозлился:

— Что, сука, молчишь?! Благодари меня. В ногах ползай!

Он рванул ее за косу, толкнул. Древляне смеялись, глядя на упавшую к ногам Дира девушку.

— Отдай ее нам, князь. Она у нас, как кошка, завизжит! — Но Дир только осклабился.

— Всему свое время, други. Я еще сам ее не трогал. Вот попробую, чем это она Ториру глянулась, да вызнаю у нее про их дела тайные. Так, сучка?

Он вновь поднял ее рывком, стал целовать, как будто кусая, в плотно сжатые губы. И вдруг опять разозлился на ее бесчувственность, отшвырнул так, что она, падая, налетела на древлянского князя. Начала подниматься, выпрямилась. Посмотрела на Мала. Тот только хмыкал в усы.

— Не таись, красавица. Глупо это. Я ведь князю Диру уже все про тебя поведал. И как Торир тебя любил, и как ты его наворопницей к нам на зимние торги приезжала.

Что-то отразилось в глазах Карины. По губам скользнула усмешка.

— Все ли поведал, Рысь? И как племя твое в голодную пору выручала житом, и как на Киев идти отговаривала. Может, и о том сказал, как ты по уговору с заезжим варягом Ториром власть взял? Волхвы ведь по его указке тебя избрали, когда вы задушили прежнего вождя Мутьяна.

На миг стало тихо, даже древляне замолчали, нереглядывались.

— Что она говорит, Мал? Так не от ран кровавых скончался Мутьян из Искоростени?

У Рыси задергалось лицо, и в следующую секунду он с размаху ударил Карину по щеке.

— С-сука! Наговариваешь на меня? Зарублю!

Но гридни Дира успели повиснуть на нем, не дали выхватить тесак А древляне шумели:

— Пусть девка говорит! Многим будет интересно, узнать, отчего это над нами неродовитого поставили. Старшин родовых заставили кланяться!

Рысь огрызался, рвался в руках гридней. Потом на своих кинулся, кричал, чтобы те не слушали напраслину от подлой девки. Дир же хохотал.

И тут Аскольд впервые за все время подал голос. Крикнул зычно, велев всем угомониться да убираться прочь. Так стукнул кулаком по столу, что дорогой бокал опрокинулся, вино разлилось по беленой скатерти, словно кровь.

— Вон пошли! Нашли где свои раздоры решать. Дир, гони их. Теперь древляне огрызались уже на князя. Диру пришлось их утихомирить, жестом велев кому-то из своих увести Карину. Когда древляне, все еще горячась и переругиваясь, покинули гридницу, он подошел к брату. Пожал плечами.

— А что? Даже славно вышло. Мал вон, какую власть над всеми родами древлянскими взял. Со слов же девки выходит, что он по указке Новгорода возвысился. Пусть собьют теперь с Мала спесь да порычат друг на дружку.

— Ты глуп, Дир. Как бы ни сложились дела у древлянских наемников, все равно ты уже им Киев отдал. Сам разве не видишь?