Чужак - Вилар Симона. Страница 151

Дир перестал улыбаться.

— В чем ты меня упрекаешь, брат? Не по твоему ли велению да по совету мудрой Тьордлейвы я пошел на договор с древлянами? С ними и с хазарами. И теперь у меня союзников не менее, чем у Олега Новгородского.

Аскольд вздохнул, присел на лавку устало, как после битвы.

— Разве тебе кого-то из них было велено в Киев вести? Договор — это одно. Но привести их рати в стольный… Знаешь, почему ты так поступил, Дир? Ты всегда хотел покорить Киев. Не владеть им по закону и договору с нарочитыми мужами киевскими, а именно покорить. Вот ты своего и добился. Подмял под себя Киев. Только разве удержал власть? Или не видишь, что город от тебя отказался? И теперь Киев бурлит, словно Днепр по весне подо льдом, только и ожидая часа сбросить ненужную тяжесть.

— Да где они силы-то возьмут, чтобы избавиться от тяжести?

— Сила в Киеве всегда найдется, брат. Сила — это люди, у которых в руках вся торговля, склады, земли, дома, причалы на Днепре и куча челяди, готовая на все ради своих хозяев.

— А это мы поглядим, — рассмеялся Дир. — Главных нарочитых мужей хазары и древляне по моей указке уже побили. Кто же восстанет? Не Подол же мужицкий? Они все молчат, ибо знают, что сила у меня. А у сильного — и звезды становятся как нужно.

— У тебя ли сила?

Братья-князья смотрели друг на друга гневно. Больной рыхлый Аскольд глядел со скамьи, привалившись боком к столешнице, даже дышал тяжело. Дир же стоял, по-молодецки выпрямившись, мышцы его бугрились под кольчугой, глаза гневно сверкали из-под длинного рыжего чуба. Но первым взгляд отвел именно он. Отошел, сел на скамью, глядя, как Твердохлеба хлопочет вокруг мужа, вытирает пот на его лице.

— Не гневись на меня, Оскальд, — молвил, наконец Дир. — Чего нам опасаться? Люди меня боятся и покорны. Рать у меня немалая. И ладьи вон варяжские от Олега уходят. Не слышал разве, что говорил? Да и боги на нашей стороне. Погляди, какое лето послали после ненастья. И предзнаменования волхвы изрекали добрые. А Олег?.. Где он, Вещий-то? Щукой, говорят, где-то плавает, волком рыщет. Вот и пусть рыщет. А пойти надумает…Что ж, Торир Ресанд у него правая рука, и он первый начнет Олега от похода отговаривать, когда поймет, чем для его лады это обернется.

— Если ты до того не замучаешь дочку Бояна. И зачем ты певца погубил-то? Киевляне скорбят о нем. Теперь не надейся собрать ополчение против Олега. Не пойдут градцы с тем, кто избранных. богами режет.

Дир только плюнул. Что ему ополчение? Он сам в силе и… Твердохлеба низко склонилась к мужу.

— Обещалась корова озеро выпить, да околела.

Когда-то она уже говорила это мужу. Но теперь Аскольд рассердился не на шутку.

— Прочь, поди, подлая. Аль не уразумела, что Дир у нас последняя надежда? Не мне же рати вести, когда струги Олега Днепром пойдут к Киеву?

Твердохлеба только поклонилась, уходя. Вышел и все время стоявший в стороне Агапий. Братья остались одни. Сидели насупившись.

— Ох, нехорошо мне, — прервал молчание Аскольд. — Сам не пойму, что душу гложет. Добрые предзнаменования, говоришь? По тяжелой поре только и остается, что на них уповать. Ну да ладно. Ты говорил, новые варяги прибыли в Киев? Хочу их видеть и все сам выспросить.

Оказалось, торговые варяги уже явились в детинец и теперь ждали, когда князья соизволят позвать. Аскольд ради важности даже вновь занял место на высоком помосте у торцевой стены гридницы. Дир сел в соседнее кресло. Сидел, развалившись, ногой в желтом хазарском сапоге опершись на голову резного медведя, поддерживающего сиденье.

Торговые варяги вошли. И Аскольду вдруг стало не по себе. А отчего? Словно холодом повеяло. Но он только смотрел. Признавал в вошедших знакомую северную выправку, и стать, которыми так славились его соплеменники. Сразу видно — викинги.

Их было трое. Все рослые, двое — охранники в длинных плетеных кольчугах, а тот, что посредине, видать, сам купец. На голове, несмотря на теплую пору, темная соболья шапка, надвинутая до самых бровей, длинные светлые волосы ниспадают на плечи, борода аккуратно заплетена косицей. И борода такая холеная, прямо серебряная, длинная, как у волхва. А лицо не такое и старое. Хотя и не больно-то разберешь его возраст, так как и переносица, и щеки купца покрыты волнистой линией татуировки. А вот глаза… Аскольд не мог понять, отчего он не может оторвать взгляд от этах зеленых, как море, широко посаженных глаз. «Я его знаю». Старший князь даже чуть приподнялся. От странной догадки болезненно кольнуло сердце. Но в голове — как надавили: «Не знаешь ты меня». И Аскольд сел, словно волю потерял. Глядел, как купец с сотоварищами подходят к нему. Низко не кланялись — на то они и викинги, только чуть склонили головы, а купец еще и руку приложил к груди, туда, где висела богатая гривна с золоченым драконом.

Аскольд сидел, будто придавленный чужой волей. Глядел в холодные глаза северного гостя и молчал. Мысли плавились в голове. Гости тоже ждали. Заговорить первыми — выказать неуважение князю. И молчание затягивалось. Наконец не выдержал Дир:

— Вы прибыли издалека? Говорите, из каких вы краев. — Заговорил зеленоглазый купец:

— Пусть боги воздадут вам по заслугам, братья-конунги славного Киева. А мы ваши земляки и родичи и пришли к вам с миром и торговлей, с богатыми дарами.

Он сделал жест, и один из его людей стал доставать из сумы превосходное оружие — мечи в ножнах, широкие круглые щиты с набитым изображением ворона, связки копий с литыми наконечниками. Складывали дары у ступеней перед помостом.

— Все это славная нормандская сталь: ужи кольчуг, жернова сражений, жала ясеня [157] . Сейчас самое время торговать в Киеве оружием, не так ли, великие конунги?

Купец говорил на том общем варяжском, какой был принят между скандинавами — нурманами, свеями и данами. И говорил иносказательно, как скальд. Но Аскольд продолжал молчать, и речь продолжил Дир.

— Ты угадал, гость, в Киеве всегда нужна славная северная сталь. Но кто ты, откройся? По твоему говору я признал в тебе скальда не из последних.

— Ты мудр, конунг. Я скальд и родич твой. Имя мое Олаф, сын Гутторма из Себерга, а он, в свою очередь, был сыном прославленного скальда Браги Старого, который сейчас пьет из одного рога с Одином, как и положено умельцу слагать песни. Вы понимаете, о чем я говорю? Ведь по нему мы и в родстве.