Чужак - Вилар Симона. Страница 93

— Карина! — звонко окликала Белёна подругу. — Поторапливайся, аль погреться и отдохнуть не желаешь?

Но тут Карина увидела Родима. Оттого и увидела, что один из пленных на звук ее имени встрепенулся, оглядываться стал. Родим. Меховая полость сползла с его взлохмаченной головы Волосы-то совсем седыми стали, бородой едва не до самых глаз зарос. А глаза так и высматривали, ища по толпе. Но, видать, не узнал, Родим былой суложи в этом усталом пареньке в волчьем треухе: тот отвернулся быстро, поспешил прочь.

Проходы между избами в Вышгороде были присыпаны золой — чтоб не скользить, да и чтобы не носить золу далеко. Грязно в граде и темно уже, только оранжевый отблеск огней отсвечивал от рубленых стен. И уже двигаясь в сторону высокой кровли терема Малуни, Карина все же оглянулась еще раз, Родим — и князем-то уже не гляделся, — сжавшись, кутаясь в овчинные шкуры, семеня закованными ногами, шел, подталкиваемый гомонившими вышгородскими стражниками.

Карина гнала мысли о нем. Дескать, что было — прошло. У нее теперь иная жизнь, иные заботы. Еле добрела устало до окованных медными полосами ворот, где уже поджидала ее челядь Малуни, Сама боярыня стояла на высоком крыльце, в руке трещал смоляной факел. Во дворе распрягали коней, усталых, заиндевевших. Челядь, не страшась мороза, без шапок, в кое-как накинутых зипунах тащила к клетям и амбарам упакованные тюки. Малуня громко отдавала приказы. От ее довольного домашнего вида — светлый горностаевый полушубок лишь на плечи накинут, лицо с тепла еще не успело пойти румянцем — Карина наконец-то ощутила, что они прибыли. И сразу нахлынула тяжесть-усталость. Да и не на нее одну. Ватажники поднимались в дом, пошатываясь, цепляясь за поручни всходов. Белёна, сойдя с саней, так и рухнула, Кудряш подхватил на руки, понес наверх.

Карина стала подниматься на крыльцо, когда за спиной худощавой невысокой Малуни неожиданно приметила тучную бабью фигуру в желтой шали. Расслышала узнаваемый властный голос, о чем-то спрашивающий боярыню. Та, не отвечая, передала факел рабу и поспешила к Карине, поддерживая, повела в сени. А Карина даже голову в плечи втянула, страшась взглянуть на властную гостью Малуни. Ибо уже узнала это отечное ицо под бобровой шапкой.

Лишь в полутемных сенях, удерживая руки Малуни, которая разматывала ремешки, обвивавшие меховые сапоги Карины, все же спросила, что за гостью приняла та у себя.

— Параксева это, княгиня радимичей, — пояснила боярыня. — Сына ее пленником везут в Киев. Сама же она еще раньше на санях прибыла. Торопилась сперва, а ныне все гонцов засылает к Аскольду. Он-то на охотах, но ее люди отыскали его, сообщили, что княгиня — мать пленного — встречи с ним добивается. Вроде уже назавтра съезжать будет, так как Аскольд согласен ее принять. А по мне хоть сегодня пущай отправляется, до того уже доняла своей властностью да придирками.

Тут как раз дверь отворилась, по полу застелился пар, и, стуча клюкой, мимо прошествовала Параксева. Как прошла, внимательная Малуня в свою очередь полюбопытствовала:

— Чай, знаешь ее?

— Знавала. И не больно-то встрече рада. Однако не говорила ли тебе Параксева, что надобно ей от Аскольда?

— Как не говорила? Только о том и твердит.

Карина слушала, и сердце ее застучало в груди. Ох, и знала, что делала, Параксева-княганя! Знала, зачем-ей спешить в Киев враждебный, добиваться встречи со старшим из князей. Ведь не ошибалась, что сына ее, любимого да единственного, казни лютой предадут. Вот и хотела выкупить его жизнь сообщением о том, кто в окружении Аскольда подослан от Новгорода, кто в угоду Рюрику готовит князьям осраму и погибель.

— Она как моей медовухи хлебнула, — рассказывала Малуня, — так только о том и говорит. Аскольд же ее сообщением заинтересовался, даже ловы приостановил. Но она сперва хотела сына дождаться, убедиться, что не замучили его дорогой гридни [125] Дира. Но теперь, похоже, собирается: наказывала, чтоб уже завтра поутру сани ей запрягли. Э, девушка, да ты куда это?

Но Карина уже шапку натягивала. Сама еще шаталась, но властно потребовала, чтоб оседлали ей лошадь.

— Да на ногах-то едва стоишь! — попыталась образумить ее боярыня.

Куда там! У Карины одно на уме было: не поспеши она сейчас — и не миновать беды. Угроза нависла над Ториром, а остальное уже не имело значения.

Несмотря на уговоры Малуни, Карина почти бегом кинулась на конюшню, сама взнуздала лохматого вороного коня. Где и силы взялись, так лихо вскочила в седло. Крикнула дворовым, чтоб отворяли проход в тыне.

Ночной Вышгород еще не стих. Скрипел снег, вели под уздцы лошадей, разносили по клетям товары с полюдья. Стражи были раздражены, хотели поскорее освободиться да обогреться у очагов, поесть масленых каш, хлебнуть пива. Всадник — или всадница — на узких переходах между тынами их сердил, они грубо ругались. Карина еле уговорила градских стражей отворить ворота, выехала, чуть придерживая вороного на крутом спуске. Лишь когда вывела коня на гладкую, замерзшую дорогу по Днепру, отпустила повод и ударила пятками, пуская вскачь.

От быстрой езды ледяной воздух обжигал, колюче сверкали в вышине звезды, но луна, половинчатая, как резан [126] , светила ярко, путь был светел, и Карина хорошо видела открытое белое пространство на Днепре. Сейчас это был лучший путь до Киева, однако одно дело двигаться по нему днем, когда он полон саней, людей, и совсем другое — в ночи, когда исчезли вдали отблески огней и только темнели леса по берегам да доносился протяжный волчий вой. Но свежий конь бодро несся вперед, и до Оболони [127] Карина доехала скорее, чем ожидала. Потом перевела лошадь на шаг. В такие тихие морозные ночи цокот копыт далеко слышен, а ей совсем не хотелось, чтобы с вышек Старокиевской Горы приметили одинокого всадника на белом ледяном пути. Вот и ехала не спеша, не думая об усталости, держа путь между застроенным берегом Почайны и островами на Днепре. Миновала берега вдоль Подола, поехала дальше мимо заградских рыбачьих поселений, усадеб на склонах, рынков Угорской горы. А ведь скажи кто пару часов назад, что она одна в ночи отправится в такое дальнее путешествие, — не поверила бы. И вот же… О ломящей усталости в теле запретила себе думать. А к кому ехала?.. Да к тем же волхвам-перунникам, которых раньше сторонилась. Но к кому еще было идти за помощью, особенно теперь, когда над Ториром беда нависла? Вот и едет она одна в ночи ради того, кого боялась и по кому тосковала обреченно. А он, небось, и не думает о ней. Спит себе сейчас под теплыми шкурами в дружинной избе или, того хуже, нежится на перинах Милонеги-княгини… Но Карина заставила себя думать, что все россказни о варяге и белобрысой княгине лишь пустые наговоры, а вот то, что Торир не раз спасал ее, — это правда, и она отдаст свой долг, отведя от него угрозу.. И еще думала, что едет она оградить не бросившего ее полюбовника, а того, кто решил погубить Дира, изведшего ее родню. Она-то не в силах отомстить могущественному князю, а вот Торир может… или пытается.